Редко случалось, чтобы было так спокойно.

Чтобы так — все было, и так — больше ничего не хотелось.

Потому что редко бывало, чтобы так всем было хорошо. Профессору, которому на самом деле, понравилась Мэри. Мэри, которая это поняла, и во всю накинулась на него, со своим очаровательным акцентом. И ему, — потому что он оказался не в центре внимания.

Быть не в центре внимания, — его суть.

Он привык смотреть на происходящее вокруг, немного со стороны. Неторопливо, внимательно, оценивающе… Из тени, из какой-то незаметности, потребность в которой он постоянно ощущал, как приближение к точке комфорта.

В этом состояло для Гвидонова наивысшее наслаждение. Когда из броуновского движения жизни, проходящей перед его глазами, — вдруг появлялась мысль. В нем самом. Появлялась мысль, как чувство, — которое связывало разные явления этого происходящего.

Словно бы, откуда ни возьмись, вдруг возникали два кирпичика, — которые неожиданно ложились друг на друга, образуя основу какой-то будущей постройки.

Гвидонов тогда знал, — они должны так лечь, друг на друга, — и это правильно, они не могут лечь по-другому… Потом обязательно найдется третий, и четвертый, и пятый, — которые продолжат это неведомое ему самому строительство…

Но чтобы стать строителем, нужно быть незаметным. Нужно, чтобы на тебя поменьше обращали внимания.

В конторе, у него был старший лейтенант Штырев. Гвидонов любил выезжать с ним на происшествия в паре. Потому что старшего лейтенанта, с иголочки одетого в цивильное, усатого, с орлиным взглядом, крутым подбородком, большим с горбинкой носом, и уверенными нагловатыми манерами — все принимали за начальника, за самого главного. А его, Гвидонова, — за клерка, секретаря-референта.

Штырев знал свою роль, и играл ее истово. Потому что не играл, а жил в ней… Но это были его проблемы.

Зато Гвидонова никто не замечал, никто на него не обращал особенно внимания. Он всегда оставался в тени.

Это была его экологическая ниша. Из которой он выглядывал с любопытным созерцательным спокойствием, никем не замеченный. И — думал.

В возможности думать, — наивысшее наслаждение. В возможности думать.

Мэри — была королевой. Центром внимания, пупом земли.

Это — доставляло наслаждение ей. Наивысшее.

— Но тогда, где граница? — спросил Гвидонов. — Как догадаться, что под силу психотерапевту, и что он не может? Как мне понять, на что вы можете быть способны?

Телятина в фольге была уже оценена, вино пригублено, ночь продолжалась, — а до чая было еще ой-ой сколько времени. Потому что, никто из них троих, собравшихся за одним столом, не хотел спать.

— Вот вы сказали недавно, что нейро-лингвистическое программирование, — это лажа… Я хочу вам объяснить, почему вы так сказали… Представьте, живет инвалид, в коляске, не может ходить, но с ясной, хорошей головой. Я бы сказал: с некой тягой в ней. Таким был создатель этого нашумевшего направления… Он как-то заметил, что люди, которые испытывают друг к другу симпатию, даже в чем-то вести себя начинают одинаково. Между ними возникает некая симметрия. Они делают одни и те же жесты, если говорят, то одинаково сидят, принимают одни и те же позы, и так далее… Начинают употреблять одинаковые слова, выражения, — у них образуется лингвистическое общее. Некая среда, которая создается, как модель мира, для них двоих… То есть, есть зависимость, между симпатией одного человека к другому, и его поведением. Даже больше: они начинают формировать общий социум… Два человека, если они нравятся друг другу, — начинают подстраиваться. Так пишут в ваших книжках…

Друг под друга.