Его я задумала ещё до рождения, именно мальчика и с именем уже, хотя досужие кумушки все как одна пророчили «девку». Но родился он.
Ребёнок рос особенным: он не плакал, спал всю ночь, просыпался сухим. С года мог один подолгу сидеть играть, либо листать книжки и рассматривать открытки художественные. Был задумчив и терпелив. В 3 года говорил хорошо, но очень не любил досужих вопросов взрослых, типа «ты чей», «как зовут» и т. д. Дома же очень подолгу расспрашивал меня обо всём, что видел. Сказки почти не читали, как-то взяла сборник Есенина — и он заслушался…
У сына с малого детства особенный взгляд — смотрит, будто видит тебя насквозь.
Захар
Отец мой, Николай Семёнович Прилепин, преподавал в соседней с Ильинкой деревне Высокое историю и одновременно был директором школы. В летние каникулы он брал заказ на ремонт школы и вдвоём с каким-нибудь приятелем красил здание, менял окна, штукатурил и тому подобное. Он всё умел делать, в том числе виртуозно играл на гитаре и баяне, и как баянист был званным гостем на всех свадьбах; рисовал, в том числе на заказ, но чаще дарил свои картины за так, или за «банку вина», как он это называл. Практически все его работы, за исключением нескольких, утеряны.
Отец научил меня ценить живопись: более всего — Константина Коровина и Петрова-Водкина.
«Краски России» — книга рассказов Константина Коровина, одного из любимейших моих художников. Эту книжечку купил в Липецке и привёз в Каликино мой отец. Мы с ним жили вдвоём в маленькой избушке прямо на скотном дворе, за стеной хрюкали поросята, блеяли козы, орал петух. И я читал Коровина, ликуя. Коровин меня покорил. Я просто в него влюбился. До сих пор помню его пронзительные рассказы: про собаку по кличке Феб, про увиденную ночью лошадь, про охоты, про друзей, про ласковую судьбу. Писал он эти чудесные вещи, будучи в изгнании и в бедности. Помимо Коровина, отличными писателями были и Верещагин, и Петров-Водкин, но Коровин защемил моё детское сердце навсегда. Это моё личное чудо, спасибо папе.
(инстаграм Захара)
Отец был под метр девяносто ростом; во всех компаниях, где я его видел, он всегда был самым сильным и самым умным. Рядом с ним я никогда и ничего не боялся.
В юности отец хотел стать художником, и музыкантом он тоже хотел быть, и, кажется, ещё поэтом — я видел несколько его стихов, в рубцовском стиле написанных; потом они тоже потерялись.
Никем из перечисленных отец не стал, и это его со временем надломило. Он выпивал, как и многие мужики в те времена, но выпивал безжалостно к самому себе.
Впрочем, пока он был молод и полон сил — это не было так заметно.
Было отцу лет восемь. И вот он говорит матери (моей бабушке): «Купи мне гитару». Она пошла, продала порося, купила гитару. Гитары тогда были дорогущими, половину порося за неё отдала. Дед её чуть не прибил тогда. А отец засел с этой гитарой в курятнике и сам научился играть. Отличный гитарист был. Ещё через два года: «Мам, купи мне баян». Бабушка двести яиц сдала и купила баян. И отец опять сам его освоил — множество песен знал, аккомпанировал прекрасно…
Годы спустя я обнаружил письмо отца той поры, когда он ухаживал за матерью. Ей было 17, ему — 22. В том письме он пишет, что хочет чего-нибудь добиться в жизни, только ещё не решил — в литературе, в музыке или в живописи. Разносторонний, одарённый был человек, но не мог определиться. Так себя ни в чём и не реализовал, по сути. Многие впадают в депрессию, когда что-то не удаётся в жизни, а мой отец всегда был внешне спокоен, сдержан, невозмутим, я никогда не видел его в плохом настроении. Но внутри-то его точило.
(интервью Захара Прилепина, журнал «Батя», август 2017)
Мы держали в Ильинке небольшое хозяйство: кур, уток; у нас был огород.
Огород отец вспахивал сам: запрягал лошадь и пахал; я смотрел на это.
Крестьянский труд, как и любой другой, давался ему легко.
— Помню, были мы как-то на пилораме, и отец «распахал» себе руку циркулярной пилой. И ничего: завернул платком и пошёл как ни в чём не бывало. Абсолютное спокойствие. И так во всех ситуациях, когда что-то происходило: всегда спокойный вид, всё под контролем, всегда невозмутимый, никакой суеты…
У меня было ощущение абсолютной несокрушимости отца. Прошли годы, а это чувство сохранилось.