Преуспевал Рихард и как журналист. Публикуемые в Европе материалы снискали ему достаточно широкую известность, причем не только как корреспонденту, но и как ученому — все-таки он был доктором социологии, не стоит об этом забывать. В 1936 году Алекс сообщает в Центр:
Сам Зорге в донесении от 14 мая 1937 года пишет, что стал известным журналистом и заместителем руководителя Германского информационного бюро в Токио.
Он общается со множеством коллег из самых разных стран, есть у него знакомства и в деловых кругах. Большого разведывательного значения все это не имеет, однако полезно для репутации и для общего понимания обстановки. В этих кругах все время крутится довольно большое количество информации, и, высмеивая по журналистской привычке за рюмкой в хорошей компании очередное политическое начинание, можно много узнать. Естественно, никто из коллег и не подозревал, кто такой на самом деле Рихард. Он считался в журналистской среде хорошо информированным и нежадным товарищем, охотно скармливал коллегам не слишком ценную информацию, взамен приобретая хорошее отношение. Но, естественно, секретные сведения коллеги не получали, Зорге приберегал их для Центра и для немецкого посольства.
«Другие журналисты уважали меня не только как известного германского журналиста, но и как отзывчивого друга, готового помочь в случае необходимости, — сообщал Рихард в Центр. — Например, когда Вайзе уезжал в отпуск, я оставался за него в Германском информационном агентстве. Также если случалось что-либо, заслуживающее телеграфного донесения, о чем другим узнать не удалось, то я их информировал. Мы не только встречались в служебном помещении, но и обедали вместе и бывали друг у друга дома. В свою очередь, когда они знали, что я не хочу идти куда-либо, например в “Домэй” или информационное бюро японского правительства, то они делали это за меня. Меня считали слегка ленивым, обеспеченным репортером. Конечно, они не имели понятия о том, что мне приходится делать очень многое помимо моей журналистской работы. В целом мои отношения с германскими журналистами были близкими, приятельскими».
По мере «похолодания» международной обстановки Рихард постепенно уменьшал количество контактов с коллегами из других стран. Не то чтобы это было обязательно — несмотря на любой градус международных отношений, журналисты все равно продолжали вместе пить и обмениваться информацией. Однако ни к чему было провоцировать германское посольство на выражение неудовольствия, тем более что с коллегами из противоположного лагеря поддерживал контакт Бранко Вукелич. На достаточном расстоянии Рихард держался и от японских коллег, поддерживая с ними лишь официальные отношения, встречаясь на приемах и пресс-конференциях да иной раз приглашая кое-кого на завтрак. Зачем, когда есть Одзаки, Мияги и их многочисленные и разветвленные связи?
Бранко числился в агентстве «Домеи», через которое, как и через любое информационное агентство, проходило множество информации, далеко не всегда по цензурным соображениям попадавшей в прессу. Однако эти сведения, не подлежащие оглашению, естественно, никем не охранялись, информационные сводки валялись где попало, а японские журналисты, которые мало о чем могли писать, обсуждали в разговорах самые разнообразные темы. Бранко к тому времени свободно говорил по-японски. Работал он также во французском агентстве «Гавас» с тем же результатом.
К тому времени мнение резидента об этом его помощнике кардинально изменилось. Когда Рихард сообщал в Центр свои соображения по поводу дальнейшей реорганизации резидентуры с просьбой отозвать его и Клаузена, именно Вукелича он видел своим преемником.
Сюда можно добавить, что Бранко разошелся с Эдит, которая была в курсе его работы, и в 1940 году женился на японке Ямасаки Иосико, причем обвенчался с ней в церкви, а в 1941 году у них родился сын Хироси. Новую жену он в разведывательные подробности своей работы не посвящал. Теперь у него были еще более прочные корни в Японии. Эдит получила «за молчание» шесть тысяч долларов и вышла из организации.
Что касается Ходзуми Одзаки, то его карьерный рост не остановился на должности сотрудника газеты. Вскоре Одзаки стал членом так называемой «группы завтраков», или «группы среды» — так называли себя молодые аналитики, группировавшиеся вокруг князя Коноэ, высокопоставленного сановника, трижды занимавшего пост премьер-министра. «Группа завтраков» была «мозговым центром» кабинета князя. В 1938 году он был назначен советником кабинета — это уже была официальная должность, дававшая большие права на получение информации и на доступ к государственным документам, в том числе и секретным.
В основном Одзаки черпал из кабинета князя информацию, касающуюся внутренней и внешней политики Японии, несколько реже экономическую и еще реже — военную информацию, все ценное из которой становилось достоянием разведгруппы «Рамзай». Кроме того, эти знакомства много давали для понимания общей обстановки в стране, хотя трудно сказать, оставался ли ЦК ВКП(б) по-прежнему заказчиком Зорге или уже нет. Менялось время, менялись приоритеты, Радек был арестован и расстрелян, а Рамзай по-прежнему сидел в Японии, у него было свое представление о том, чем именно он должен заниматься.
Затем Одзаки начал работать в научно-исследовательском бюро акционерного общества Южно-Маньчжурской железной дороги. ЮМЖД была не просто дорогой, путем сообщения, а колоссальной экономической империей, державшей в руках экономику значительной части провинций Северного Китая и тесно связанной с планами японского генштаба и Квантунской армией. Территория, которую контролировали ЮМЖД и Квантунская армия, в три раза превышала территорию собственно Японии. А учитывая, что Южная Маньчжурия, согласно планам Танаки, являлась плацдармом для нападения на СССР, нетрудно догадаться, что подробности жизни этого «государства в государстве» крайне интересовали Москву. С августа 1939 года Одзаки редактировал «Ежемесячный отчет» Общества, где содержалась вся информация о перевозках, а по ней можно было составить представление о действиях Японии в этом регионе, непосредственно примыкавшем к советской территории. А кроме того, обаятельный Одзаки легко заводил знакомства, и в число его друзей и приятелей входили достаточно высокопоставленные люди.
…
Мияги тоже поставлял информацию. Правда, его источники были далеко не такими ценными, как у Одзаки — высокопоставленный врач, унтер-офицер, фабрикат, биржевой маклер, дамская портниха, — но они тоже передавали сведения, почерпнутые в разговорах с офицерами, чиновниками и их женами, и пр. Был у него и один ценный контакт — личный секретарь японского генерала Угаки. Этот генерал четыре раза был японским военным министром, а в 1938 году стал министром иностранных дел. Мияги и его секретарь были старыми друзьями, и, что особенно ценно, по этому каналу шла военная информация. Не брезговал художник и прогуляться по низкопробным барам, выпить и поболтать с военными — способ, совершенно невозможный для элитарного Одзаки. Рихард в Китае добывал таким способом немало сведений, получалось это и у Мияги в Токио. Правда, как говорил Зорге про этого своего помощника: «Он часто жаловался на то количество спиртного, которое ему приходится выпивать, чтобы узнать самые тривиальные факты».
Через Одзаки и Мияги Рихард поддерживал контакт с остальными японскими информаторами своей организации — их, агентов и источников, было тридцать человек.
…Рихард Зорге был не только разведчиком и известным журналистом, но и ученым. Он говорил, что глубокое знание страны пребывания необходимо в разведывательной работе. Однако это лишь одно, первое объяснение его интереса к Японии. Он изучал страну не как разведчик, а как ученый, вживался в ее жизнь. Так, в 1941 году, когда Михаил Иванов попал на представление старинной японской оперы, которое МИД Японии устраивал для дипломатов и журналистов, то, наблюдая за выражениями лиц присутствующих, пришел к выводу, что из всех гостей один лишь Зорге понял и оценил спектакль. Японское искусство весьма специфично, просто так его не поймешь.
В отличие от большинства европейцев Рихард не стремился жить в своей среде. Вскоре после прибытия в Японию он снял для себя маленький домик с крохотным садиком в «японском» квартале в районе Адзабуку. Эта Харих-Шнайдер, профессор консерватории, так описывала этот дом: