Когда за ней закрылась дверь, никто не произнес ни слова.
С тех пор Валентин стал часто уходить по вечерам. Всякий раз он брал с со-бой алые розы. Костюм его оставался небрежен, однако он брился, причесывал длинные волосы и даже порой чистил ногти от земли. Лиза в эти вечера была особенно грустной. Она уходила в сад и бродила по дорожкам, думая о разных печальных вещах. Густав угрюмо следил из окна, как тянется к ее платью ду-шистый горошек, как усиками цепляется за рукав земляника, а вьюнки пово-рачивают вслед головки, о чем-то вздыхая по-своему, по-цветочному.
Лиза тоже вздыхала. А когда Валентин возвращался домой, веселый, взбу-дораженный, пахнущий терпкими духами, она молча ставила перед ним ужин и уходила в мансарду. Густав смотрел на него с упреком, но садовник ничего не замечал. Он рассеянно выстукивал пальцами левой руки танцевальную мелодию и все чаще заговаривал о том, что приближается день горо-да. Ярмарка, танцы и, конечно же, выставка цветов. Цветочные магазины в этот день старались превзойти друг друга, выставляя на суд горожан эффект-ные композиции. Валентин обычно игнорировал подобные соревнования, го-ворил, что ему незачем доказывать, что он лучший, он это и так знает. Но сей-час он вдруг загорелся участвовать. Видимо, кто-то заставил его усомниться в своей непревзойденности. И Лиза догадывалась, кто.
Накануне праздника Валентин заперся в кабинете и появился только к обе-ду. В руках он нес нечто, заботливо обернутое влажной папиросной бумагой.
– Я вырастил уникальный цветок, – сообщил он гордо. Приоткрыл обертку – и Лиза ахнула, прикрыв глаза рукой.
– Бесподобно! – провозгласил Валентин.
А мне больше нравится твоя синенькая малютка, призналась Ли-за. – К этой красавице и прикоснуться страшно.
– Что ты понимаешь! – презрительно сказал Валентин, надевая шля-пу. – Я гений! Победа у меня в кармане! Ты придешь посмотреть, как мне вручат медаль?
Город кипел и бурлил, как муравейник, только муравьи были принаря-женные, прогулочно-выходные и совершенно не желающие трудиться. Они ели сахарную вату, катались на каруселях и глазели на предлагаемые чуде-са. Лиза, с лотком белых фиалок, мелькала то тут, то там среди горожан. Ду-шистые букетики шли нарасхват: мужчины вдевали их в петлицы фраков, а женщины прикалывали к корсажам. Густав бродил следом за Лизой, грозно посматривая на прохожих. И если некоторые легкомысленные юноши соби-рались заигрывать или торговаться с ней, то под пасмурным взглядом Гус-тава они смирнели и со словами «сдачи не надо» быстро исчезали в толпе.
Люди стекалось к центру площади, туда, где благоухала выставка цветов. Там Валентин демонстрировал всем желающим свой необыкновенный экс-понат, выросший из волшебного семечка, – сияющую и помпезную золо-тую лилию, у которой на каждом лепестке круглой каплей влажно сверкал бриллиант. Многие не верили, что цветок настоящий, а не сделанный ис-кусным ювелиром, подходили прикоснуться – и вскрикивали восхищенно, ощутив мягкость и бархатистость. «Волшебство!» – то и дело восклицал кто-нибудь, и садовник снисходительно кивал.
Судьи оказались единодушны, когда присуждали первое место.
– Я посвящаю свою победу самой прекрасной девушке города! – воск-ликнул садовник, потрясая медалью. Оркестр заиграл торжественный марш. Под аплодисменты зрителей на сцену выпорхнула та самая трюфель-ная красавица, изящная и тонкая, в сливочно-белом платье и перламутро-вых туфельках. Валентин бережно приколол золотой цветок к платью ба-рышни и закружил ее в вальсе. Последовали их примеру и многие горожа-не, быстро разбившись на пары.
Густав переминался с ноги на ногу. Он не умел танцевать, а если б и умел, то ведь Лизу не затанцуешь, с ее хромой ногой. А у Лизы на щеках блестели слезы. Густав присмотрелся, нахмурился, и тогда она веселым голосом пояс-нила, что, конечно же, это никакие не слезы, а просто-напросто первые кап-ли дождя. Густав ей поверил. Но только дождь, вот странно, так и не пошел.
Медаль «лучшему цветоводу» Валентин повесил над прилавком, и она бросалась в глаза всякому, кто входил в магазин. В полуденные часы от по-золоты вовсю отражалось солнце, и посетителям приходилось жмуриться. «Моя слава ослепительна», говорил Валентин. И Лиза не всегда понима-ла, шутит он или всерьез.
Праздник города отшумел и затих, был выметен с площади вместе с тыся-чами увядших лепестков. Чуть позже той же метлой невидимый дворник вы-мел из города лето. Бочки, провонявшие луковым да полынным настоем, те-перь праздно собирали дождевую воду, потому что травить больше было не-кого: жуки и гусеницы исчезли, отжили свой короткий насекомый век. Гряд-ки пустели одна за другой, а в магазин все чаще заглядывали школьники, что-бы купить разноцветные вихрастые астры для госпожи учительницы.
– Ах, как я завидую вам, вы всегда среди цветов! – как-то сказала Лизе одна молоденькая посетительница. Она качалась на стульчике и шуршала шоколадками, пока в саду ее молодой человек под суровым присмотром Густава аккуратно срезал белые, горько пахнущие хризантемы.
– Да, работа хороша, – ответила Лиза. – Но знаете, за всю жизнь мне никто не подарил букета. Ни разу.
– Вот как, девушка увяла и не нашлась, что ответить. И сочувственно взглянула вслед, когда Лиза захромала к кассе.
Эти сочувственные взгляды Лиза ощущала спиной. Не то чтобы она оби-жалась или переживала. Она жила с неисправимой ущербностью, как помя-тый цветок, который выкинули из пышной праздничной вазы, но заботливо поставили в простенькую молочную бутылку на кухне. Если уж тебе дана вот такая жизнь – то, наверное, именно ее тебе и стоит жить, не мечтая о другой. Лиза старалась брать пример с Густава и не думать вовсе. Но только не ду-мал он или думания его не оставляли следа на неподвижном, безэмоциональ-ном лице? Если Лиза то и дело вспыхивала, всплескивала руками, охала, улыбалась или грустила, то флегматик Густав напоминал колодец, закрытый крышкой. Черно, тихо, пусто. А может, и не пусто. Может, недоступно чужим глазам, потаенно, как куколка плодожорки в скрученном яблоневом листе.
Приближалось рождество. По серому небу плыли облака – толстые перо-вые подушки. То и дело подушки лопались и рассыпались снегом, и тогда Гус-тав вооружался деревянной лопатой и расчищал дорогу к магазину. Случалось, замерзал и не звонил дверной колокольчик. При входе стараниями Лизы поя-вились толстый коврик для ног и щетка, чтобы обтряхивать припорошенную одежду, на двери – венок из остролиста. А в холодном темном подвале ждали своего часа пророщенные луковицы. Горшок за горшком Лиза переносила в тепло, на свет, и цветы просыпались: гиацинты и нарциссы – через две недели, шафран – через три дня, а бело-голубые и фиолетовые крохи – карликовые ирисы раскрывались прямо на глазах через несколько минут после того, как оказывались в жарко натопленной, освещенной комнате. Ну не чудо ли? Цве-ты смотрели за окно удивленные: зачем так бело на улице? И зима словно бы вглядывалась в эти яркие пятнышки лета, что по чьему-то своеволию ожили не в срок. От ее студеного взора потрескивали стекла в рамах, и Лиза ежилась, укутываясь в платок, а Густав подбрасывал в камин еще поленце.