Он не говорит мне, что он ищет, но я знаю. Несмотря на то, что моя мать воздвигла вокруг меня стены, Кэлу всегда удавалось за них проскользнуть. Его пытливый взгляд вызывает у меня печаль. Даже сейчас он думает, что во мне осталось что-то, что нужно спасти – и оплакать. От нашей судьбы никуда не деться, нам не под силу ее избежать. Он должен приговорить меня к смерти. А я должен принять свою смерть. Но Кэл хочет знать, убивает ли вместе с чудовищем своего брата – или его брат умер давным-давно.

«Порез за порез», – шепчет моя мать. Ее голос кажется громче, насмешливее. Слова ранят, как бритва.

Если бы я позволил ему увидеть то немногое, что от меня осталось, я нанес бы ему глубокую рану – которая не затянулась бы никогда. Нужно всего лишь показать ему, что я все еще здесь, скрываюсь где-то глубоко, просто жду, когда меня найдут. Я могу погубить его, бросив на него всего лишь один взгляд, оставив всего один намек на того брата, которого он помнит. Или… я могу его освободить. Сделать выбор за него. Дать брату последнее доказательство любви, которую я больше не могу чувствовать, даже если он никогда об этом не узнает.

Я пытаюсь взвесить два варианта; но каждый из них кажется хуже другого. На какую-то долю секунды я впадаю в замешательство.

Несмотря на безупречную работу, проделанную моей матерью, я не могу найти в себе сил нанести этот последний удар.

Я опускаю голову, растягивая губы в отстраненной ухмылке.

– Я бы сделал все это снова, Кэл, – говорю я ему. Какая изящная ложь. Она дается мне легко – ведь я столько лет скрывал свое истинное лицо за маской. – И если бы я мог все вернуть, я бы позволил ей себя изменить. Я бы смотрел, как ты его убиваешь. И я бы все сделал правильно. Я бы дал тебе то, что ты заслуживаешь. И если бы сейчас я мог тебя убить, я бы это сделал. Сделал бы это тысячу раз.

Манипулировать братом просто, невероятно просто. Он видит только то, что находится прямо у него перед глазами, понимает только то, что способен понять. Ложь хорошо делает свою работу. Его глаза застывают, этот вечно горящий огонь в них почти полностью гаснет. Одна его рука дергается, словно он хочет сжать ее в кулак. Но безмолвный камень действует и на него тоже, и даже если бы у него хватило сил заставить меня сгореть, он не смог бы это сделать.

– Прощай, Мэйвен, – говорит Кэл срывающимся голосом. На самом деле он говорит не со мной.

Он прощается с другим мальчиком, с тем, кто пропал много лет назад, до того, как я стал тем, кем являюсь сейчас. Кэл отпускает его, того Мэйвена, которым я был. Мэйвен, которым я все еще являюсь, который скрывается где-то глубоко внутри меня, неспособный или не желающий выйти на свет.

Это будет наш последний разговор наедине. Я чувствую это всем своим существом. Если я увижу его снова, то это будет перед троном или под холодной сталью клинка палача.

– Я с нетерпением жду вынесения приговора, – протягиваю я в ответ, наблюдая, как он направляется к выходу из комнаты.

Он захлопывает за собой дверь с такой силой, что картины на стенах идут ходуном.

Несмотря на то, что мы очень разные, у нас есть одна общая черта. Мы используем нашу боль, чтобы разрушать.

– Прощай, Кэл, – говорю я, ни к кому не обращаясь.

«Слабак», – отвечает моя мать.

Джулиан говорит, что не нужно начинать с фразы «дорогой дневник» или писать какое-то официальное вступление. Но все же я чувствую себя глупо. И мне кажется, что это пустая трата времени. Мои дни все же не совсем бесплодны.

Не говоря уже о том, что все это создает угрозу безопасности.

Но Джулиан определенно умеет капать на мозги.

Он знает, что я почти не обсуждаю… ничего. Ни с ним, ни с Мэрой. Она тоже не до конца откровенна, но у нее хотя бы есть сестра, семья, Фарли и Килорн… она может проговорить с кем-то еще. Мне же так не повезло. У меня есть только она, Джулиан и, наверное, Нанабель. Не то чтобы я действительно хотел обсуждать с бабушкой свое психическое состояние, свою девушку или травмы прошлого года.