Пока я разбирался с молодыми байкерами и слушал лекции о землетрясениях, ничего особенного, кажется, не произошло. В гостинице мне, как всегда, улыбнулся портье и отдал мне все тот же ключ от того же номера. В вестибюле все занимались тем, чем всегда занимаются люди в гостиничных вестибюлях. Я поднимался по лестнице, которая привела меня куда положено. Ключ подошел к замку, дверь открылась. Все чаруюше нормально, даже чересчур.

Но это длилось не долго. Мне хватило нажать клавишу «воспроизведение» на автоответчике, как я тут же вспомнил, что давным-давно оставил нормальный мир.

Первое сообщение было от Набико. Он глубоко вздохнул, а затем сказал, что больше не работает над документалкой о турнире. Но мне надо встретиться с ним завтра на студии «Токо», потому что он считает, нам следует кое-что обсудить, скоро у него появится уникальная возможность, и тогда, может, получится что-нибудь хорошее, для нас обоих и в память о Сато. Он оставит мою фамилию на проходной, я могу зайти, он сейчас работает с такими девочками-рыбками — вот это смена парадигмы. Увидимся завтра, надо бежать, главный в мегафон орет, значит, работать пора. Я так и не понял, о чем это он.

Следующее сообщение было целой минутой молчания. Точнее, одна минута и двадцать четыре секунды. Я прослушал его семь раз, просто оторваться не мог.

Звонила Сара. Ее молчание было узнаваемым, как и ее голос, — черты те же самые. Напряженное, глубокое и отчаянное. Хоть далеко за морем, хоть на моем дешевом автоответчике оно обладало некой неизмеримой силой. Молчание как завершенность, как реальность. Не отсутствие звука, а присутствие. Так было всегда, даже когда она была совсем девчонкой.

А когда же она повзрослела? Я и не заметил. Я уезжал быть Билли Чакой — быть им неплохо, но на это уходит уйма времени. И теперь, когда Сара выросла, я не знал, впишется ли она в мое до отказа набитое существование. Она чувствовала, к чему меня тянет, и не знала, что делать. И я тоже не знал.

Я размышлял об этом целый час и решил, что так или иначе все сложится. Размышления вообще полезны.

Квайдан оставил мне фотографию Сато и Флердоранж. Толку от нее мало, но она хотя бы подтверждала, что они были знакомы. Кроме того, у меня еще имелись старые подруги в мире гейш, им я и хотел показать это фото — может, кто ее вспомнит.

В гостиничном номере я долго изучал фотографию, ища зацепок. Но что взять с простой фотографии — к тому же не очень хорошей.

Дождь. На Сато широкополая шляпа, и вода маленьким водопадом стекает с нее по углублению, четко делит его лицо надвое. Левая рука под курткой, правая запахивает полу, будто он что-то прячет. Или старается прикрыть от дождя. Или, может, просто «молния» на куртке сломалась. Все возможно.

Флердоранж стоит чуть позади, слева. Лицо слегка размыто — кажется, она всегда в движении — но все же узнаваемо. Она натягивает пальто на голову, вцепившись в лацканы. Она будто выглядывает из-под полога маленькой палатки. Фотография черно-белая, но я уверен, что пальто красное.

Что еще? Угол фотографии пересекает тонкая белая линия — вроде трещинка в эмульсии. Дождь хлещет по скользким улицам. Неразборчивая надпись на невыразительной стене невыразительного здания. Уходящая вдаль улица. На фотографии день. И даже вроде солнечный, несмотря на дождь. Может, потому у них и не было зонтиков. Ну да, они и впрямь слегка удивлены. Типа: «И откуда вообще этот дождь взялся?»

Вот и вся фотография. Больше ничего. И все же я не мог отложить ее в сторону. Как будто ждал, что она оживет и воспроизведет для меня момент ее создания. Как в фильмах, когда застывшее мгновение внезапно оживает.

Сато применил такой ход в незаконченном фильме «Поющий самурай», музыкальном фарсе на основе легенды о сорока семи ронинах.[50] Фильм поставили на полку: продюсеры решили, что зритель не пойдет косяком в кинотеатры смотреть на своих исторических героев, изображенных как банда конников-гомосексуалистов, которые инсценировали массовый суицид, ушли в горы, основали коммуну и горланили похабные песни, прославляя свою запрещенную любовь. Думаю, продюсеры не слишком ошибались.

Я опустил мысли на свободу. На улице пошел дождь — такой же, как на фотографии.