— А он там точно живет? — спросил Волков.

— Живет, живет, — говорил Сыч, кусая сыр как яблоко. — О, а ничего баба Брюнхвальда сыр-то делает, соленый. Я люблю, когда соленый. Иной сыр возьмешь, особо тот, что господа едят, так он никакой, что ешь его, что нет, так… Только брюхо набить, и то без всякого удовольствия.

— Вы видели монаха? — спросил кавалер у Максимилиана.

— Нет, опять дверь была заперта, — отвечал юноша. — Только вот Сыч сказал, что он ночью там был.

— Откуда знаешь? — Волков опять глянул на Сыча, который очень охотно и с большим чувством ел сыр.

— Золу он выбрасывал, и выбрасывал ее после росы, — говорил тот. — Как уже солнце встало, иначе бы ее росой смыло.

— А что с могилой маленькой?

— Могила как могила, малехонькая, детская. А что там с ней не так? — удивлялся Сыч.

— Я думал, ты мне скажешь.

— Нет, про могилу нечего мне сказать.

— Нужно узнать, кто там похоронен. Поездить по окрестным деревням. Спросить, не пропадали ли дети недавно.

— Это можно, — сразу согласился Сыч, — только зачем?

— Узнаем, кто там.

— Ну, узнаем, и что? — говорил Фриц Ламме лениво.

Он своим этим тоном безразличия начинал раздражать Волкова.

Кавалер смотрел на него уже недружелюбно.

— Ты узнай, болван, что за ребенок там похоронен.

— Узнаю, экселенц.

— Да узнай, когда он пропал. Потом спросим у монаха, где он его нашел.

— Так там про каждого похороненного у монаха надобно спросить.