Внезапный отъезд из Луганска в 1901 году К. М. Норинского из-за создавшейся опасности провала, а затем и В. А. Шелгунова хотя и привел к некоторому ослаблению работы созданных ими социал-демократических кружков, но под воздействием искровских идей революционное движение рабочих сумело быстро оправиться и в дальнейшем приобрело еще более широкий размах.
Получая помощь и поддержку от Екатеринославского и Харьковского социал-демократических комитетов, луганские рабочие все более вовлекались в общепролетарское революционное движение. В конце 1901 — начале 1902 года в Луганске возник социал-демократический союз горнозаводских рабочих. В январе 1902 года он вошел в только что созданный «Социал-демократический союз горнозаводских рабочих юга России», объединивший организации Бахмута, Луганска, Мариуполя, Таганрога, Щербиновки, Юрьевки.
Определенное воздействие на усиление революционной работы в Луганске оказала деятельность Донского комитета, руководимого в то время стойкими искровцами С. И. Гусевым и И. И. Ставским. В своем обращении «Ко всем социал-демократическим организациям России» комитет убеждал их объединиться вокруг «Искры» как руководящего органа. В обращении указывалось, что повести рабочий класс на революцию сможет «только централизованная партия, могучая своим единством, несокрушимая своей теоретической устойчивостью, дисциплинированная и стройно организованная»[25].
В 1902 году луганские революционные кружки объединились в социал-демократическую организацию, и тогда же оформился Луганский комитет РСДРП. Во главе его стал Я. И. Моргенштейн (Павел).
Многое из всего сказанного я знал уже тогда от своих луганских товарищей. Внутренне я гордился тем, что являюсь частицей могучего рабочего класса России, который уже показал самодержавию и капиталистам свою великую силу в знаменитой Обуховской обороне (май 1901 года) и в большой Ростовской стачке (ноябрь 1902 года). Мне были известны слова В. И. Ленина:
«…дайте нам организацию революционеров — и мы перевернем Россию!»[26]
За создание такой организации, марксистской партии нового типа и боролась «Искра». И я уже тогда сознавал, что мое место там, в рядах ленинской партии.
Еще в пору своих скитаний по Донбассу и югу России я установил довольно прочные связи со многими своими единомышленниками — рабочими и с небольшими группами революционеров — на заводе ДЮМО, на рудниках Лозовой Павловки, Жиловки, в Луганске и некоторых других местах. Эти люди тогда еще не были связаны ни с каким центром, действовали разобщенно, но вместе с тем представляли собой вполне подготовленный материал для вовлечения их в активную революционную деятельность. Общение с ними не только расширяло мои представления о жизни, но и помогало моему политическому просвещению, а также вырабатывало во мне некоторые организационные навыки.
Во мне зрело классовое самосознание, росла ненависть к буржуазии и самодержавию; я рвался к борьбе за рабочее дело, против всех тех, кто эксплуатирует и угнетает трудящихся. Все это и привело меня в ряды ленинской партии. Именно ленинской, потому что я, после того как впервые услыхал имя В. И. Ленина и все более узнавал о его неутомимой борьбе за сплочение наиболее сознательной части рабочего класса в боевую революционную партию, глубоко поверил ленинской правде. Ленин занял в моем сознании какое-то особое, главное место.
Мой путь в партию не был извилистым, но он был в то же время весьма своеобразным. Фактическую свою принадлежность к рабочему социал-демократическому движению я мог бы отнести к 1898 году, когда я вместе со своими ближайшими товарищами — Иваном Алексеевичем Галушкой, Павлом Ивановичем Пузановым, Дмитрием Константиновичем Параничем и другими передовыми рабочими создал революционную группу на заводе ДЮМО, в Алчевске, но то были лишь первые робкие шаги моей революционной деятельности, и понадобилось известное время для того, чтобы в полном смысле созреть для вступления в партию, для сознательной революционной работы в массах. Такая пора наступила как раз в тот момент, когда я вторично поступил на работу на гартмановский завод и когда во всей стране стал чувствоваться революционный подъем, предшествовавший первой революционной буре в России — революции 1905—1907 годов.
Вступлению в партию предшествовало накопление определенных революционных убеждений, становление определенных качеств, без которых человек не может считать себя, вернее, являться сознательным и непреклонным борцом за революционное дело, — непримиримой идейной стойкости, беспредельной верности партии и народу, стремления отдать все силы революционной борьбе, готовности ради победы общего дела пойти на любые испытания.
Все это приходило к нам, молодым рабочим той поры, не сразу и у каждого по-своему. Но постепенно, по крупицам, набирались знания, опыт, решительность и выдержка, и наступала пора, когда жажда революционной деятельности становилась содержанием и смыслом всей жизни. Так пополнялись в то время ряды профессиональных революционеров.
Именно в ту пору товарищи, достаточно присмотревшись ко мне, стали приглашать меня на нелегальные собрания, посвящать во все свои дела, давать мне отдельные поручения, а иногда и советовались со мной, считались с моим мнением, находя его, как видно, разумным, дельным.
В октябре 1903 года я навсегда связал свою судьбу с партией: стал членом РСДРП, большевиком.
Следует сказать, что в то время, в обстановке подполья и строжайшей конспирации, оформление приема в партию проходило особым образом. Человек проверялся в условиях острейшей классовой борьбы и полицейских преследований, за него ручались те, кто хорошо его знал и был твердо уверен, что не приведет в ряды партии какого-либо провокатора в рабочем обличье, а такие случаи тогда, к сожалению, бывали. За всякий промах приходилось платить дорогой ценой: потерей наиболее стойких революционеров, арестами, ссылками, каторгой. Никаких следов оформления в партию не оставалось, не было и партийных билетов. Члены партии были связаны друг с другом нерушимыми идейными связями и огромным доверием друг к другу, к вышестоящим партийным комитетам. Чаще всего посланцы комитетов, профессиональные революционеры, приезжая на места, являлись в подпольные партийные организации на известные центру явочные квартиры. Они никому не сообщали своих подлинных фамилий, имели конспиративные клички, и им безгранично верили, точно выполняли все их указания. Это была подлинно железная дисциплина, и я воспринял ее как суровую необходимость.
В марте, мае и июле 1903 года полиция арестовала наиболее активную часть работников Луганского комитета — Якова Моргенштейна, Яковлева, Крупицкую, Скопникову и других, при этом (в мае) был захвачен весь архив комитета, ликвидирован гектограф, на котором печатались прокламации — «летучие листки». Это создало в организации определенные трудности. Однако избежавшие ареста социал-демократы гартмановцы Агапов, Дайков, Перчихин, Ткаченко-Петренко, Уваров, Цукублина, Шушер и другие сумели сохранить организацию и помогли рабочим патронного завода наладить работу социал-демократического кружка.
В то время в Луганске было два революционных рабочих кружка: на заводе Гартмана и на патронном заводе, — в них занималось в общей сложности лишь 25 человек. В идеологическом отношении они были очень слабо подкованы и не определили еще четко своего отношения к той напряженной борьбе, которая проходила тогда в партии между большевиками и меньшевиками. Это объяснялось тем, что луганская социал-демократическая организация испытывала на себе влияние меньшевистского «Донецкого союза», в состав которого она входила в то время.
Еще во время первого пребывания на заводе Гартмана я знал о «летучих листовках». Они были популярны среди рабочих. В них печатались прокламации. В одной из них, «К рабочим механического отдела завода Гартмана», направленной против начальника паровозо-механического и сборочного отделов, верного холуя хозяев завода инженера Тауссона, указывалось, что он безвинно рассчитал 12 рабочих и с помощью полиции засадил их в тюрьму без всякого суда и следствия, что он намерен уменьшить расценки, ввести новую систему штрафов, перенести выдачу получек по субботам с дневного на вечернее время, составил список на увольнение 97 рабочих. Сообщалось также, что Тауссон направил в мастерские целые стаи полицейских, окружил рабочих шпионами и сыщиками — Асташовым, Бражевым и Зимониным.
«Сам он ходит под охраной полиции, — говорилось в прокламации, — возле квартиры его устроены посты для городовых. Зачем все это? Подумайте, товарищи, ведь если он прав и совесть его чиста, то чего бы ему так бояться? Вероятно, чувствует он, что, угнетая, притесняя рабочих, нельзя ожидать от них за это благодарности. Да и можно ли безнаказанно отнимать у рабочего последние крохи, рассчитывать их только за то, что они начинают понимать, что их грабят, уменьшать произвольно и без того уже невысокие расценки. Это грабеж, товарищи. Это наглое обирательство рабочего под прикрытием воровской полиции и заправил заводских. Это гнусное насилие над нами, переносить которое мы не можем.
…Где же нам искать защиты? Не у правительства же, которое потакает всем капиталистам и чиновникам, устраивает кровавые бойни, как это было недавно в Ростове. Понятно, что нам самим нужно бороться с врагами — капиталистами и правительством…»[27]