Дорога в Луганскую тюрьму была для меня не новой. Но тогда меня вырвали из тюремного застенка тысячи луганских пролетариев, поднявшихся на борьбу с самодержавием. Сейчас наступали иные времена.

Но могу твердо сказать, что и в те тяжкие дни у меня, как и у многих тысяч рядовых революционеров, ставших жертвами столыпинской реакции, не было и мысли о капитуляции. Я твердо верил, что для нашей партии и всего рабочего класса настанут лучшие времена и мы еще сумеем показать всю свою силу и перед этой силой не устоит прогнивший самодержавный строй.

Находясь в тюремной одиночке в ожидании допросов и суда, я много думал о нашей революционной борьбе и с гордостью сознавал, что мы, большевики-ленинцы, действовали смело и решительно, были душой революции, подлинными ее вожаками. Конечно, мы не избежали многих ошибок. Но борьба закалила нас.

Сейчас, обозревая прожитые годы, яснее видны причины поражения революции 1905—1907 годов. Но и тогда я более или менее верно представлял, в чем заключались наши основные недостатки и слабости: нам не удалось создать повсеместно прочного союза с крестьянством; слабо мы работали в армии и не обеспечили широкий переход на сторону революции солдат и матросов; не имели в достатке оружия, слабо и нерешительно использовали его в революционной борьбе против самодержавия; не сумели мы до конца и повсеместно разоблачить оппортунистическую, соглашательскую политику меньшевиков, сеявших в массах вредные иллюзии, будто либеральная буржуазия заинтересована в победе революции и призвана ею руководить, лживо утверждавших, что свободу и лучшую жизнь можно якобы добыть мирным, конституционным путем. Открытое соглашательство либеральной буржуазии с царизмом, думал я, должно до конца рассеять у народа эти иллюзии и еще яснее показать подлую роль меньшевиков, пресмыкавшихся перед классовыми врагами пролетариата.

Я вновь и вновь вспоминал В. И. Ленина, беседы с ним, его напутствия нам, делегатам-большевикам, после закрытия V съезда РСДРП. Хотелось поделиться с товарищами своими мыслями, но я был в одиночной камере и немыми свидетелями моих раздумий были только тюремные стены.

Революция побеждена, рассуждал я, но она потрясла основы самодержавия, о ней узнал весь мир, и она многому научила нас, явилась суровой проверкой подлинной роли, стремлений и целей всех классов и политических партий, принимавших в ней участие. Мы, передовые пролетарии, можем гордиться своим рабочим классом и нашей рабочей ленинской партией: они всегда и везде были на передовой линии борьбы, вели за собой массы и поэтому по праву завоевали всенародное признание. Правда, мы понесли самые большие потери, но все это не пройдет бесследно, разбудит дремлющие силы во многих странах.

Эти нестройные и отрывочные мысли, конечно, не охватывали событий в целом. Позднее, будучи уже в ссылке, я много думал о революции 1905—1907 годов, связывал с нею подъем стачечного движения в Германии, Австро-Венгрии, Франции, странах Балканского полуострова, рост национально-освободительного движения в Турции, Персии, Китае, Индии, Афганистане, революционное брожение в странах Латинской Америки. Было радостно сознавать, что наши жертвы не пропали даром, и крепла уверенность в том, что мы скоро покажем, на что способен русский рабочий класс, идущий в авангарде всех угнетенных народных масс Российской империи.

Мне была известна ленинская оценка исторической роли нашего рабочего класса в те годы и того опыта, в приобретении которого и мне выпало счастье принимать непосредственное участие.

В статье «Исторический смысл внутрипартийной борьбы в России» В. И. Ленин писал:

Эти ленинские слова запомнились мне на всю жизнь. Они наполняли меня гордостью за нашу партию, за братьев по классу — рабочих-пролетариев, принявших на себя главную тяжесть революционной борьбы и оправдавших доверие и надежды трудящихся. Позднее, уже в годы Советской власти, В. И. Ленин скажет о революции 1905—1907 годов слова, ставшие крылатыми:

Мне выпало счастье активно участвовать во всех трех революциях. И я всегда с особым чувством вспоминаю свои молодые годы и все то, что довелось пережить и совершить в первую революционную бурю, нанесшую удары по самодержавному строю, подточившую его устои, подготовившую его полное крушение.

Находясь в тюрьме, я еще не знал, как сложится дальше моя судьба, какие мне будут предъявлены конкретные обвинения и что последует за этим. Было грустно от одиночества, жаль своей молодости: ведь мне шел тогда всего лишь 27-й год, тоскливо от неизвестности и неопределенности будущего. Но годы борьбы и перенесенные испытания уже достаточно закалили меня, и моя вера в неизбежность новой, победной революции была непоколебима.

Что бы ни случилось со мной, думал я, это ни в какой мере не изменит общего течения жизни, ее законов, процессов общественного развития. Условия, породившие революцию, продолжают существовать, и в этом залог неизбежности новой революции. Я не одинок, потому что существует партия; вместе с партией и своим классом я вынесу любые трудности. Мы не остановимся на полпути. «Мы наш, мы новый мир построим: кто был ничем, тот станет всем». Эти слова я часто напевал в своей одиночке.

— Прекратить пение! — грозно рявкал в «глазок» наблюдатель…

Может быть, это удел каждого человека в преклонном возрасте — вспоминать молодость, лучшую пору своей жизни. Но, честное слово, мне всего дороже именно эти годы. Годы борьбы, успехов и поражений, возмужания и накопления революционного опыта. Ради них стоило жертвовать всем: молодостью и самой жизнью…

Я никак не мог предполагать, что тюремные отсидки и отбывание ссылок вместе с побегом и редкими перерывами между ними продлятся чуть ли не семь долгих лет и составят целую полосу в моей жизни.

Я прерываю воспоминания, чтобы продолжить свой рассказ о пребывании в тюрьмах и ссылках, о других событиях моей жизни — как в дооктябрьский период, так и в годы Советской власти — в новой книге.