Это предложение было принято, и последние заседания съезда проходили уже в другом месте, где и была успешно завершена работа съезда. Был при этом один комичный случай, свидетельствующий о крайней растерянности и беспринципности меньшевиков. При выборах состава ЦК кроме прошедших по большинству голосов оказалось пять человек, и в том числе один меньшевик, получивших равное количество голосов. Из них надо было путем перебаллотировки избрать лишь трех. И вот тогда меньшевики, не надеясь на избрание своего представителя, предложили бросить жребий (терять-то им все равно было нечего). Однако, несмотря на то что была уже глубокая ночь и надо было кончать работу, Ленин, будучи председателем на этом заседании, настоял все же на перебаллотировке, и она состоялась. Как и следовало ожидать, меньшевик остался за бортом состава ЦК.
На что только не шли наши идейные противники!
Хочется еще подчеркнуть трогательную дружбу Владимира Ильича и Максима Горького. Владимир Ильич часто беседовал с Горьким в перерывах между заседаниями, вместе с ним осматривал в свободное время достопримечательности Лондона, организовал его выступление перед нами, делегатами съезда, с докладом о перспективах развития русской художественной литературы. Я впервые видел тогда Горького и с гордостью думал о том, что вот такой большой писатель (а мне уже удалось к тому времени прочитать многие его рассказы) сочувствует нашему партийному делу, выступает вместе с нами за победоносное завершение революционной борьбы.
Держался Алексей Максимович исключительно просто и скромно, и казалось, что его даже в какой-то мере смущает такое внимание к нему В. И. Ленина, всех делегатов.
Зная о том, что рабочие — делегаты съезда получают на питание и другие личные нужды очень скромную сумму — два шиллинга в день — и не имеют никаких собственных средств, как это было у более обеспеченных наших товарищей из среды партийной интеллигенции, Алексей Максимович и Мария Федоровна создали для нас буфет, в котором мы имели возможность бесплатно съесть бутерброд и выпить кружку пива. Проникали в буфет и меньшевики, к досаде М. Горького. Я слышал, как он улыбаясь говорил:
— Как-то нехорошо получается, Мария Федоровна, сочувствуем мы большевикам, а подкармливаем и их идейных противников…
Как и на IV съезде, В. И. Ленин почти каждодневно встречался с большевистской частью делегатов на фракционных собраниях. Эти сборы не имели официальной повестки и специального председателя, а скорее всего походили на товарищеские беседы единомышленников. Как всегда, Ленин старался ничем не выделиться из общей массы, и чаще всего руководил этими собраниями не он, а кто-либо другой. Однако, несмотря на это, как-то получалось так, что Владимир Ильич всегда был в центре внимания, и мы всей душой тянулись к нему. Он внимательно слушал нас, интересовался многими вопросами, подбадривал, давал свои, казалось, весьма простые, но исключительно четкие и очень мудрые советы.
Вспоминается первый такой сбор нашей большевистской фракции в Лондоне перед началом работы V съезда. Владимир Ильич попросил нас, делегатов с мест, сообщить о настроениях в местных партийных организациях, о наказах, данных ими своим делегатам, и высказать свои соображения о том, как распределяются голоса большевиков и меньшевиков в составе делегаций от различных районов страны. Сообщения сделали представители из Петербурга, Москвы, Урала, Кавказа; я очень коротко доложил о представителях Донбасса. Владимир Ильич внимательно слушал нас и делал какие-то записи в свой блокнот. Иногда он выражал сомнение в оценке того или иного товарища.
— Мы должны твердо знать, — сказал он, — кто будет поддерживать подлинно революционные требования, кто выступит против них и кто проявит колебания, примкнет к центристам, «болоту». По мере возможности мы будем переубеждать их, перетягивать на свою сторону.
На этом собрании я вновь встретился с Ивановичем (Иосифом Джугашвили — И. В. Сталиным), который участвовал в работе съезда с совещательным голосом. Мы сидели с ним в разных местах, но он узнал меня и приветливо кивнул. А когда начался подсчет голосов в группе кавказских делегатов, он внес свою поправку в сообщение М. Г. Цхакая, сообщив, что двое из делегатов, отнесенных им к меньшевикам, на самом деле еще не определили четко своих позиций и вполне возможно, что один из них будет примыкать к «болоту», а другого есть вероятность склонить на сторону большевиков. Чувствовалось, что Иванович хорошо знает близких ему людей, разбирается в их настроении и со знанием дела определяет свое мнение о том или ином человеке. В ходе работы съезда он твердо стоял на ленинских позициях.
На V съезде я встретился также с рядом замечательных товарищей, с которыми близко сошелся еще на IV съезде партии, — с Ф. Э. Дзержинским, И. И. Скворцовым-Степановым, С. Г. Шаумяном, Е. М. Ярославским. Посчастливилось мне познакомиться и со многими другими видными большевиками и очень интересными людьми, в их числе были Л. Б. Красин, В. П. Ногин, Б. К. Слуцкая, М. М. Литвинов, Юлиан Мархлевский, И. С. Уншлихт и другие.
В. И. Ленин постоянно советовался со своими единомышленниками, делегатами съезда. Когда на съезде обсуждался вопрос о так называемом «рабочем съезде», он долго и очень глубоко разъяснял нам на фракционном совещании, на какой гибельный путь толкают нашу партию оппортунисты-меньшевики. В связи с этим он высказал мнение о возможном укреплении состава ЦК рабочими непосредственно с фабрично-заводских предприятий, хорошо знающими условия местной работы и настроения масс. В качестве возможных кандидатур для обсуждения он назвал фамилии нескольких рабочих-большевиков, в том числе и мою. При этом он пояснил, что рабочие в составе ЦК были бы своеобразными мостиками или балками, которые еще теснее связывали руководящий орган партии с рабочим классом и всеми трудящимися.
Не помню уж, как начался обмен мнениями по этому ленинскому высказыванию, но я в силу своей горячности и недостаточной зрелости в то время сразу же попросил слова и отвел свою кандидатуру. К тому же попытался бестактно иронизировать, заявив, что я никак не думал, будто нашей партии, являющейся сердцевиной и авангардом рабочего класса, для связи ЦК с рабочими нужны какие-то балки.
Владимир Ильич терпеливо слушал этот мой детский лепет, но наконец не выдержал и заразительно рассмеялся. Смеясь и в шутку грозя мне обоими кулаками, он как бы говорил: «Ну и зарываешься же ты, молодой человек». Но вслух он после моего выступления произнес самые безобидные слова:
— Ведь это же только предположение…
Мне долго после этого было стыдно смотреть в глаза Владимиру Ильичу. Но он ни тогда, ни в какое другое время, хотя мне впоследствии довольно часто приходилось встречаться с ним, ни разу не напомнил мне об этом моем промахе. И в этом проявилась величайшая гуманность и тактичность великого человека.
Наши фракционные собрания были для нас школой идейного воспитания и в то же время таким местом, где мы решали любые возникающие у нас вопросы. Характерен в этом отношении следующий случай.
В числе приглашенных на съезд был и идейный руководитель русского анархизма князь Кропоткин. Он живо интересовался ходом прений, пытливо присматривался к его делегатам и вот однажды, подойдя к нам, изъявил желание встретиться с нами, рабочими, у него на квартире за чашкой чая. Этот вопрос мы подняли на одном из наших фракционных совещаний, спрашивали, как нам быть. Помню, Владимир Ильич с улыбкой напутствовал нас:
— А что ж тут плохого — попейте чайку с князем Кропоткиным, поговорите с ним по душам. Не знаю, как вам, а ему, уверен, будет от этого большая польза.
И вот мы, группа рабочих — большевиков, уральцы, петроградцы, донбассовцы, восемь — десять человек, пошли к Кропоткину. Он встретил нас приветливо. На столе «под парами» стоял такой привычный и родной русский самовар. Нас радушно рассадила и угощала чаем не то дочь, не то родственница хозяина — молодая красивая женщина. Кропоткин, худощавый, с бородкой клинышком, какой-то очень легкий и игривый в своих сапожках с высокими каблучками, помогал ей. Нам никаких вопросов не задавал. Мы тоже молчали. Пауза становилась неловкой. Кто-то из нас спросил князя: