«…Тогда он вскарабкался на двухметровый забор и исчез в Парижских переулках! Признаться, я тому очень удивился. …Когда стоял на перроне вокзала Сен-Лазар, а до отхода поезда Париж – Шербур оставались считанные минуты, я уж было подумал, что Слепаков меня переиграл, но обошлось. …Вы бы видели лицо Артура, когда мы вошли в купе! …И тут я по выражению лица Слепакова определил, что денег на билет до Нью-Йорка ему хватает. Пришлось одному из моих людей сработать под местного карманника. …Теперь Слепаков малым ходом следует в Париж, и будьте покойны, спеси в нём это путешествие поубавит!»

Честное слово, не знаю, что на меня тогда нашло. Может неуместное, на мой взгляд, Ольгино веселье? — она сопровождала рассказ взрывами смеха. Или я был недоволен, опять-таки, на мой взгляд, нарочито киношными действиями Кравченко – хотя ему-то про это откуда знать? Или мне просто вожжа под хвост попала? А может, и не первое, и не второе, и не третье. Может, четвёртое, пятое или шестое? Мало ли причин у такого важного государственного мужа, как я, быть чем-то недовольным? Так, Миша, так! Хлещи себя по самодовольной роже выдернутыми из собственного хвоста павлиньими перьями!

Процесс самобичевания был прерван появлением в кабинете секретаря.

— К вам нарком внутренних дел, Михаил Макарович!

— Просите!

Александровича я встретил почти у порога. После обмена приветствиями спросил:

— Ты нынче завтракал, или как всегда?

— Как всегда! — рассмеялся Александрович.

Я вызвал секретаря и попросил принести чай и бутерброды. До прихода персоны, ради которой мы и собрались сегодня в моём кабинете, оставалось ещё довольно времени, которое мы вполне могли употребить для беседы под чаёк. Поскольку я-то как раз успел позавтракать, и мой мозг не был отвлечён для приёма пищи, то, глотнув из стакана ароматного напитка, я и положил начало беседе.

— Во время совместного заседания Президиума ВЦИК и Совнаркома ты, хотя и проголосовал в конечном итоге «за», довольно холодно отнёсся к предложению прервать перемирие и начать широкомасштабное наступление по всей линии фронта… или мне показалось?

Александрович уж очень неторопливо дожевал бутерброд, потом поднял на меня твёрдый взгляд.

— Ты ведь прекрасно знаешь, что тебе не показалось. И если уж ты вызываешь меня на прямой разговор – давай оставим на потом все эти буржуйские политесы.

— Извини, — смутился я.

Александрович кивнул и продолжил:

— Если честно, то я, Миша, так до конца и не понял, для чего нам нужно продолжать лить рабоче-крестьянскую кровь с обеих сторон? Даже при том, что вы с Духониным и Брусиловым очень убедительно показали, что победа практически гарантирована.

Товарищ дорогой, если бы ты один так нас не понимал! Даже людям, посвящённым, кто мы и откуда (я имею в виду Ленина и Спиридонову), пришлось полночи талдычить про геополитические интересы России и утопизм мечтаний о скорой мировой революции. Первым, к счастью, они таки прониклись, да и то, подозреваю, один Ленин, Маша просто поверила мне на слово. Второе отвергли категорически и накрепко привязали к первому. Пусть пока так, наступлению это никак не помешает.

А Александровича я понимал. Мне и самому выступление Ленина на совместном заседании показалось не вполне убедительным, в отличие от доклада Духонина – вот кто разложил всё по полочкам! Не зря мы последние месяцы втайне от всех разрабатывали план осенней кампании. Попробую объясниться с наркомом внутренних дел простым языком.

— Понимаешь, Слава, мы, конечно, можем избежать потерь, о которых ты говоришь, если наши фронты просто останутся стоять на месте. Думаю, что к зиме Антанта победит и без нашего наступления. Скорее всего, падут обе монархии: и австро-венгерская, и германская, а Австро-Венгрия к тому же распадётся на отдельные государства. Какими они будут? Уж точно не монархическими! А, может, и социалистическими, такими, какое строим мы. И наше наступление тому только поспособствует. — Да простится мне этот панегирик во славу мировой революции!

— Складно у тебя получается, — хмуро кивнул Александрович.

— А почему тогда не весел? — поинтересовался я.