— …И вот, представляете, этот сумасшедший покинул поезд на ходу, через окно туалета. Говорят, он теперь у каких-то там махновцев.
Васич уходил последним, специально задержался, чтобы без помех переброситься нам в прихожей парой слов.
— Похоже, по нашим следам прибыл ещё один попаданец, — сказал он.
— Похоже, — кивнул я, — но как это могло произойти?
— А я знаю? — пожал Васич плечами. — Полагаю, надо нам этого психа отыскать – пусть всё расскажет сам.
— Надо, — согласился я. — Только боюсь, сделать это будет непросто. Думаешь, он случайно оказался у Махно?
— Чёрт! — воскликнул Васильевич, и тут же боязливо покосился в сторону зала: не услышала ли вскрик Маша? Потом заговорил уже на полтона ниже: – А ведь ты прав. Но тогда получается, что парень уже сориентировался в обстановке.
— А может, и про нас узнал, — добавил я.
— Да ну, — усомнился Васич, — откуда?
— Например, из газет. Наши рожи там теперь часто мелькают.
— Но тогда получается, что он должен был видеть нас ТАМ, — слегка осевшим голосом произнёс Васич.
— Получается, так, — согласился я. Ну да чего гадать-то? Ты стопудово прав: нам надо его непременно найти, поскольку он может быть для нас чрезвычайно опасен. Расскажи об этом Ольге… расскажи, расскажи, — постарался я рассеять появившееся на лице моего друга сомнение, — а я поставлю в известность Ерша.
Глава четвёртая
После очередного заседания коллегии ВЧК у меня на квартире собрались все «посвящённые», кроме Ленина и Спиридоновой. В кабинете расположились одни мужики, поскольку Ольга, по своему обыкновению, наше сборище проигнорировала. Я смотрел на хмурые лица друзей и догадывался, что выгляжу не лучше. Причины тому были: весна образца 1918 стала для советской России не лучшим временем года. Колобродила деревня. Земельная реформа не поспевала за пустившимся во все тяжкие ещё с февраля 1917 года крестьянством. Случаи самозахвата помещичьей земли, дикие погромы усадьб и «образцовых хозяйств» зачастую со смертельным исходом для представителей обеих конфликтующих сторон прирастали, судя по сводкам, если не в геометрической (слава богу, этого нам удалось пока избежать), то в арифметической прогрессии точно.
— …эта «сказочная» деревенская жизнь скоро пойдёт на убыль, — вещал Ёрш, имея в виду старый анекдот: «Как живёшь?» – «Как в сказке!» – «Так хорошо?» – «Нет. Чем дальше – тем страшнее!» – Крестьянин зароется в землю, и ему станет не до погромов.
— Пашут уже практически везде, а обстановка мягче не становится, — усомнился в праведности слов Ерша Бокий. — Боюсь, пришло время более жёстких мер.
— Предлагаешь стрелять в народ? — спросил Ёрш.
— Не в народ, — поправил товарища Бокий, — а в тех, кто оказывает вооружённое сопротивление в ответ на законные требования властей. Кто мутит воду в крестьянском болоте? Кулаки! То бишь, мироеды. Если мы их немножко постреляем – хуже от этого не станет!
— Как хочется с тобой не согласиться, но, боюсь, придётся, — вздохнул Макарыч. — Одними уговорами и «трудовым фронтом» для наиболее упрямых мы уже точно не обойдёмся. Тут, главное, удержаться в рамках разумной достаточности, простите меня, друзья, за цинизм. Чем меньше мы прольём крови сейчас, пусть и вынужденно, тем здоровее будет новое российское общество, и тем меньше нам это впоследствии аукнется.
— Под «аукнется» ты имеешь в виду падение советского режима в ВАШЕМ мире? — уточнил Кравченко.