Глава восемнадцатая

– Надо выходить, – прошептал Радченко и облизал пересохшие губы.

– Угу, – буркнул Петрушин, но с места не двинулся.

Сквозь камыши было видно, как солнце опускается за море. Ветер стих, низкая волна едва касалась земли и отступала назад. Полоска берега, покрытая засохшими водорослями, уходила вдаль и терялась из виду. Правее, в трех десятках метров от того места, где залегли Радченко и Петрушин, стояла саманная хибара под односкатной крышей, рядом с ней был то ли сарай, то ли коптильня: двери нет, оконная рама выломана.

На веревках, натянутых между врытыми в землю шестами, сушилось бельишко, пара тельников и солдатские штаны. Рядом повесили вьетнамские капроновые сети с узкими ячейками и вязанки мелкой рыбешки. В десяти шагах от полосы прибоя горел костерок, возле которого четверо загорелых мужиков вели неторопливый разговор. Свет костра падал на две дюралевые лодки с моторами, уткнувшиеся носами в берег и привязанные веревками к длинным колышкам, вбитым в землю. Ближе к лодкам на брезентовом чехле лежали ружье и патронташ.

Радченко вытащил пистолет, разрядил обойму и пересчитал патроны. Шесть штук. Остальной запас он израсходовал по дороге сюда, реагируя на шорохи в камышах.

– Это рыбаки? – спросил он.

– Попробуй сам догадаться, – ответил Петрушин. – Ну, браконьеры. Уходят на лодках подальше от населенных пунктов. Тут их никто не тронет.

– Тогда чего мы ждем? – спросил он.

– Пусть солнце немного опустится, – сказал Петрушин. – Глаза болят последнее время. Когда стою против солнца, плохо вижу.

– Скоро я грохнусь в голодный обморок, – пообещал Радченко и засунул обойму в рукоятку пистолета. Пустой желудок сердито урчал, от запаха ухи кружилась голова. – Последний раз я жрал вчерашним утром. Если ту баланду можно назвать жрачкой. Полутора суток без харчей – это слишком долго.

Ужин подошел к концу, котелок ухи был съеден почти без остатка, а до ночи еще далеко. Когда ветер менял направление и дул в сторону Радченко, он мог разобрать отдельные слова, из которых складывался общий смысл беседы. Накануне отсюда, с берега, были видны столбы черного дыма, поднимавшиеся где-то на лиманах и болотах, в непроходимых топях. Позже до берега докатилось эхо взрывов. Рвануло далеко, и дым далекий, но рыбаки были обеспокоены, они всерьез подумывали, не сменить ли место стоянки. От греха подальше. С другой стороны, бросать насиженное место, где есть крыша над головой и, главное, где не показываются инспекторы рыбнадзора и менты, регулярно проводившие облавы на браконьеров вблизи поселков и станиц, не хотелось.

Когда солнце зацепилось краем за горизонт и по воде растянулась оранжевая дорожка света, Петрушин поднялся на колени, раздвинул руками тростник. Его задача – рвануть с места и добежать до ружья, пока рыбаки ничего не поняли. Радченко уже отполз в сторону хижины, скрылся в зарослях.

Услышав тихий свист, Петрушин вскочил на ноги, бросился вперед к тому месту, где лежало ружье. Все произошло слишком быстро. Рыбаки, сидевшие у костра, оглянулись на шорох в камышах. Успели увидеть худого, перепачканного грязью бродягу, выскочившего из зарослей. Люди переглянулись, вскочили на ноги, словно по команде. Но ружье уже оказалось в руках Петрушина. Патронташ на ремне он перебросил через плечо, взвел большим пальцем спусковые крючки.

– Всем оставаться на месте, – заорал он, но голос сорвался. – Не двигаться. Руки вверх.

Петрушин навел ствол на человека, стоявшего ближе к нему. Это был бородатый мужик могучего сложения с косым шрамом на щеке.