Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою.

Подвыпивший старичок долго говорил мне о том, какая я красивая. Маленькая, злобная собачка облаяла меня с ног до головы, но не напугала, а лишь рассмешила. Симпатичный толстощёкий малыш подарил мне одуванчик.

Поступь нежная, лёгкий стан,

Если б знала ты сердцем упорным,

Как умеет любить хулиган,

Как умеет он быть покорным.

Я б навеки забыл кабаки

И стихи бы писать забросил,

Только б тонко касаться руки

И волос твоих цветом в осень.

Устав бродить, я села на скамейку и достала тоненькую книжечку, которую впервые прочла почти четверть века назад двенадцатилетней девочкой. Сколько за эти годы я сменила городов и квартир, а она не затерялась. Тогда я читала её, сидя на вокзале, в ожидании поезда. Моя красавица-мама, решившая вывести меня и моего братца к морю, выбивалась из сил, присматривая за Сашкой, который был в том возрасте, когда дети и минуты не могут посидеть спокойно. Димка остался на севере с отцом и их на пару разбитым сердцем, а я читала, не замечая ничего вокруг – ни суеты привокзальной, ни шума, ни вони, ни духоты. Моё ещё полудетское сознание было потрясено – вот она значит, какая любовь бывает! Не такая, как в сказках, когда всё заканчивается свадьбой, после которой они жили долго и счастливо… И жизнь бывает не долгой, и счастье горьким…

“На сцене неистово кричит и бьётся полураздетый человек. От пояса до плеч он обмотан цепями. Ощущение страшное. Сцена наклонена под углом к полу, и цепи, которые держат четыре человека, не только сковывают пленника, но и не дают ему упасть. Это шестьдесят седьмой год. Я приехала в Москву на фестиваль, и меня пригласили посмотреть репетицию “Пугачёва”, пообещав, что я увижу одного из самых удивительных исполнителей…”

Какой-то мужчина сел на скамейку рядом со мной. Я на него не смотрела, но интуитивно почуяла, что он сел рядом не просто так – он собирается со мной заговорить. А ещё почувствовала, что в отличие от меня этот мужчина вышел из дома не веселья ради, а чтобы развеять грусть. Не отрываясь от книги, я бросила на него искоса мимолётный взгляд не замужней женщины, то есть оценивающий. Не чищеные ботинки, заношенные джинсы, мятый пиджак, бейсболка (терпеть не могу бейсболки), тёмные очки, в ухе булавка вместо серьги, небольшие шрамы на правой брови, на лбу и возле верхней губы, татуировка с цифрой три на левой руке и что самое неприятное – не аккуратная, клочковатая борода, сквозь чёрные жёсткие волоски которой местами уже пробивалась седина. Короче, какой-то неудачник. Я придала лицу холодное, надменное выражение, в надежде, что это отпугнёт мужчину и он не решится со мной заговорить, и продолжила читать.

“…мы смотрим друг на друга, как будто всегда были знакомы. Я знаю, что это – ты. Ты совершенно не похож на ревущего великана из спектакля, но в твоём взгляде чувствуется столько силы, что я заново переживаю всё то, что испытала в театре. А вокруг уже возобновился разговор. Ты не ешь, не пьёшь – ты смотришь на меня.

– Наконец-то я встретил вас”.

Вот чёрт! Как же я могла забыть, я всегда реву, когда читаю эту книгу! Вот и сейчас слёзы на глаза навернулись! Только этого не хватало. Тушь потечёт, да к тому же какой-нибудь жалостливый прохожий, заметив, что я плачу, может начать приставать с расспросами. Вот и мужчина, сидевший рядом, зашевелился и спросил обеспокоенно:

– С вами всё в порядке?

Я вытерла слёзы и уже собралась отмахнуться от него, как до меня дошло – я знаю этот голос!