Он приписал на том же листке: «Спасибо. Ты вернешься вечером, а я уже не вернусь. Извини. Или радуйся. Разберешься сама. Ключи оставлю у соседки».

Он так и сделал. Не в его характере было возвращаться. А в нынешней ситуации это было бы просто глупо.

Далее последовал развод с Натальей. Быстрый и почти безболезненный.

В здание суда Наталью привез какой-то хмырь на «мерседесе».

«Наконец нашла мне достойную замену. Ну и слава богу!»

Однако все было совсем не слава богу. Его мучило какое-то дурацкое чувство. Что-то вроде зависти. Почему она так легко пережила их разрыв, который на самом деле давно уже произошел? Выходит, она ни о чем не жалеет? Значит, я действительно был для нее обузой? Тогда получается, что я ничего не стою? И она во всем права?

Что это было? Уязвленное самолюбие? Не совсем так. Это не самолюбие. Это... Выражаясь пафосно – «переоценка значения собственной личности под воздействием внешних обстоятельств». И эти обстоятельства недвусмысленно указывали на то, что... Что на самом-то деле он -дерьмо. Обычное дерьмо, возомнившее о себе невесть что. А те люди – с ловкими и быстрыми руками... Может, они и впрямь – «люди дела»? А я – ленивый бездельник, к тридцати пяти годам не сумевший скопить даже на подержанный «мерседес»? Может, они правы?

От этих мыслей Мезенцеву делалось тоскливо. Он продал весь товар, место на вещевом рынке и с удивлением отметил, что у него есть кое-какие деньги. Не бог весть что, но на первое время хватит.

Квартиру он оставил Наталье. А себе снял скромную конуру в Протвино. Он хотел уехать туда, где его никто не знал. Не знал и не лез бы в душу – с расспросами и откровенными разговорами.

Здесь-то он и запил. Загудел, как неисправный трансформа тор. И это продолжалось целый год, пока однажды он не обнаружил себя сидящим за старенькой пишущей машинкой и что-то печатающим на дешевой писчей бумаге.

Оказалось, это был роман. Откровенно слабый и откровенно идиотский. Мезенцев долго хохотал, перечитывая его. А потом безжалостно жег страницы.

Однако это занятие ему понравилось. Он втянулся. И начал следующий.

Деньги пока были. Совсем немного, но их хватало, чтобы не задумываться о хлебе насущном.

Он стал писать и как-то незаметно бросил пить. Сначала перешел с водки на пиво. Калужский «Кристалл», потеряв постоянного покупателя, напрягся, но выдержал этот удар. Место выбывшего бойца заняли два новых.

Потом уже и пиво стало ему мешать. Мезенцев вновь почувствовал, какой это кайф – иметь светлую и чистую голову. Рассудок, не затуманенный парами алкоголя. И постепенно все вошло в нужное русло.

Он закончил первый роман и взялся за другой. Мезенцев думал, что в издательстве охотнее будут разговаривать с плодовитым автором. Не особенно надеясь на качество своих опусов, он рассчитывал взять количеством.

Он по-прежнему не хотел никого видеть и ни с кем знакомиться. Он даже не звонил Наталье.

Почему он стал писать? Хотел поразить ее «неожиданно открывшимися новыми гранями его разностороннего таланта»? Заставить ее пожалеть о разводе? Ерунда. Просто чистый вымысел явился спасительной лазейкой, единственным слабым источником света в той заднице, куда он угодил. «По собственной воле, дружок. Исключительно по собственной воле», – шептал злорадный внутренний голос. Ну да. Так и есть.

Стучание по клавишам машинки приносило ему успокоение. А он больше ничего и не хотел. Он прекрасно понимал, что никогда не будет великим. И вряд ли станет знаменитым. Или даже – известным. Он просто делал дело, которое, оказывается, всегда ему нравилось. Только и всего.

«Я слишком мало думал о себе. Звучит эгоистично, да? Пожалуй. Но не так уж глупо. Я все время хотел быть хорошим для кого-то, надеялся, что Наталья оценит то, что я для нее делаю. Но в том-то и штука, что все это я делал не для нее, а для самоуспокоения. И в конце концов потерял себя. И она, конечно, права. Что может быть скучнее, чем потерянный мужик, с которым к тому же приходится спать? Ни много ни мало – девять лет подряд? Ну, ничего. Никогда не поздно начать все заново».