У дяди Юры с Ниной — это самая свежая новость — не только фильм. У них есть уже и сынишка — Костик. Думается мне, что уральский климат и к этому имеет совсем не косвенное отношение!..
Фотографы-любители, как известно, бывают трех разновидностей: первые не только снимают, но и проявляют пленку, печатают карточки; вторые проявляют, но не печатают («как-нибудь потом, главное было бы с чего печатать!»); третьи не делают ни того ни другого, только снимают. Это так сказать, фотографы-философы!..
Наш Физик принадлежит ко второму виду: пленки он давным-давно проявил, все обещает «засыпать» нас карточками, на том и остановился. Вот почему я сомневаюсь: удастся ли украсить эти страницы оригинальными иллюстрациями? Разве лишь сам возьмусь, иначе дело нс сдвинется.
А Лирик, будучи полной противоположностью точному Физику, чусовской цикл стихов вот-вот завершит. Вдохновенно мотая своей эйнштейновской шевелюрой, он изо всех сил шлифует, усекает, добавляет, находит, теряет — одним словом, творит.
Так и хочется подстегнуть его словами незабвенного Савоськи Кожина:
— Веселенько похаживай, голубь! Сильно-гораздо ударь! Нос направо! Налево нос! Корму поддоржи. корму!
Но, видно, не скоро крикнешь ему «Шабаш!», как любил закруглять каждый свой удачный лоцманский маневр все тот же Савоська.
Лирик уверяет, что «сборник на мази», что «сборник в плане», однако я нс берусь гадать, чем это кончится. Лишь с удовлетворением хочу отметить, что пребывание среди чусовских скал пошло Лирику явно на пользу. Должно быть, ездить в такие места, как Урал, творческим натурам совершенно необходимо, ибо там мужает не только талант, но и кулаки. А в делах сочинительских, как я убедился, это вовсе не лишнее. Лирик наш покамест дерется слабовато. Но еще две-три таких вот «творческих командировки» — и можно за человека не волноваться: станет всамделишным поэтом.
Историк живет как историк: пропадает в архивах, в книгохранилищах, ездит на какие-то симпозиумы и совещания. Не доберешься до него. Возможно, что в его голове созрел план очередного маршрута. Возможно, что он вновь уже «нагнетает материал» — испещряет свою записную книжку. А мы? Все так же мы полны благими порывами! Сведет ли нас судьба для новой дороги? Не знаю, право.
…Скоро кончится ледостав. Чусовая вздуется и, сбросив с себя оковы зимы, помчится сквозь скалы и тайгу — пугая, буйствуя, озоруя…
А там опять лето, приволье. Снова туристы, снова водно-пешие переходы, ночевки у костров и песни, песни… Другие туристы, другие песни. А жизнь все та же.
Сейчас гудит за окном зима. «Холодно в Утке, холодно в Кыне» воистину. Семейство мое мирно почивает, а я… развлекаюсь: строчу вот эти «зимние заметки о летних впечатлениях». Зачем? «Для освежения моих воспоминаний, для собственного удовольствия», — как начал «Записки об уженье рыбы» старик Аксаков. Приятные воспоминания, оказывается, весьма калорийная штука: неплохо согревают! Карту ли нашего маршрута возьму (разнотонно-зеленую, с синей, нервно пульсирующей жилкой реки) и путеводитель (сколько она мокла, «лоция» наша! Ее листы от речной извести стали как армянский хлеб лаваш), записную ли книжку перелистаю или задержу взгляд на сизовато-сером камне, которым придавлена стопка исписанной бумаги (не просто камень, а камень с хребтины Разбойника!), — действительно согревают воспоминания! И моя комната полна от них каким-то особым ароматом, особым смыслом. Под их сенью работается и ладно, и споро.
…А то зазвонит вдруг на столе телефон. Ах, черная ты башка с оскаленной челюстью пронумерованных зубов, разве можно так бесцеремонно вторгаться в сокровенный творческий акт?!
А из трубки несется стремительно-озорное:
— Бхай, бхай, бхай!
И дрогнет невольно сердце: кто-то из наших! Кто же?..
И с чего бы ни начался разговор, он непременно сведется к воспоминаниям…
Не забывается это «старое». Все почему-то не забывается.
Мы словно породнились в пути. (А может, и не словно, а впрямь?) И я теперь знаю: это ощущение радостной сопричастности к чему-то настоящему и значительному, что наполняет тебя и при встрече, и при телефонном разговоре, и при чтении даже самого незатейливого письмеца, пришедшего «оттуда», — оно надолго.
Этими чувствами движимый, начинал я свои заметки.