Самозабвенно тарахтели машины, лязгал металл, шипела электросварка.
Царивший здесь хаос вселял в меня добрую надежду, хотя я и не обольщался, понимая, сколько на моем пути подводных камней.
Дело в том что погожее лето, благоприятствовавшее строителям, не очень-то, как уж повелось, благоприятствовало мне.
Летом почему то живется всегда суетнее, чем обычно: поездки на дачу, ремонт, встречи и проводы внепланово нагрянувших знакомых и родственников и, наконец, отпуск, который всегда хочется провести в дороге, в движении, что стало уже привычкой. Одним словом, лето отнюдь не такая пора, когда можно предаваться безмятежным воспоминаниям.
Покидая Москву, я был готов к тому, что изрядно отстану (придется потом нажимать на все педали!), но то, что я увидел, в первый же свой служебный день явившись на улицу Чкалова, можно сказать, потрясло меня.
Работы еще велись, но были они уже совсем иного свойства. Исчезли разрытые котлованы, груды земли и досок. Не было ни экскаваторов, ни подъемных кранов, ни жарких и шумливых компрессоров. Эстафету приняла другая бригада строителей. Незнакомые мне люди расстилали поверх бетонных плит, которыми была вымощена улица, камышовые маты, присыпали их щебенкой. а затем покрывали дымящейся асфальтовой массой, похожей на паюсную икру, и тут же утрамбовывали трактором-катком, надвигавшимся медлительно и неотвратимо, как рок.
Улица изменилась настолько, что казалась совсем какой-то другой Широкая, ровная, она была почти готова к жизни в своем обновленном качестве — как равная среди равных, возведенная в сан Садового кольца.
— Ты вот цитируешь Есенина, — скажет мне критик, — А Есенин посмотрел в свое время на Европу, посмотрел на Америку и написал очерк «Железный Миргород». Десять страничек. Об Америке, понимаешь? И только десять страничек. А тут целая эпопея вокруг какой-то, извини, плевой речонки!
Что мне ответить критику?
— Конечно, Чусовая не Америка. Так я ведь и не стремился открывать там Америки! Ты подсчитал, сколько страничек посвятил Есенин Америке, но ты не знаешь, сколько бы он посвятил Чусовой! А это вполне могло произойти. Вспомни «Емельяна Пугачева». Вот то-то. Есенин, как видишь, не так уж далек был и от Урала, и от уральской истории, а стало быть, и от Чусовой…
…Недавно прошел дождь, и над Таганкой повисла великолепная семицветная радуга — настоящая триумфальная арка. Такая же яркая, крутая и сочная, как когда-то над Усть-Уткой. Улица словно въезжала под нее. Радуга так широко и щедро распахнула под собой простор, что трудно было удержаться, не ороситься туда, распластав крылья — икаровские крылья А что душа в такие минуты крылата — это совсем не выдумки!
«К Октябрьским кончат… А мне управиться бы хоть к Новому году…»
В рукописи моей еще в каждой главе полно было и рытвин, и ухабов, и словесного мусора. Но я готов был от всей души крепким рукопожатием поздравить молодцов-строителей, как поздравляет, например, шахматист своего партнера, победившего в честном поединке.
Нет, я не впал в уныние. У меня перед глазами все еще сияли и чусовская и таганская радуги. Они обещали успех и моему делу. Ведь прийти к финишу вторым вовсе не значит потерпеть поражение.
VIII. МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ
Памятное всем нам лето 62-го года было на редкость дождливым (этим-то прежде всего оно и памятно!). С весны я собирался на Клязьму, а поехал в Крым.
Крым сверх ожидания не заслонил Чусовую черноморскими своими красотами. Напротив, он как-то всколыхнул память о ней, помог воспоминаниям выкристаллизоваться, обрести форму. Он вынудил вновь взяться за перо, чтоб воспеть не его, «Тавриду дальнюю», а скромный уральский ручеек.
Любуясь крымскими скалами, я все почему-то вспоминал чусовское. Все оно почему-то стояло перед глазами.
О Чусовой напоминало многое: и клыкастая вершина Ай-Петри, и вертикально падающие стены Ай-Петримской яйлы, и симеизская гора Кошка (особенно со стороны Кацивели), и даже Медведь-гора, что у Гурзуфа.
Встречая лодки тамошние — все эти бесчисленные бело-голубенькие, ладно-ходкие «Кефали», «Ставриды», «Медузы», — как было не вспомнить неуклюжую, неповоротливую нашу «Утку», давно уже, видно, «убитую», на растопку порубленную!..