Обмакнув палочки в вар, которым мы просмаливали лодку перед дорогой. Физик и Лирик, каждый на своем борту, поближе к носу, вывели это короткое, теперь уже несомненно историческое слово: «УТКА». У Физика буквы напоминали греческие, у Лирика получилась какая-то древнерусская вязь.

Из литературы мы вынесли представление о тяжелом и нелюдимом уральском характере. Об этом писали и Мамин-Сибиряк, и Бажов, и десятки других авторов. Не читай их, мы и не знали бы этого, потому что чусовляне — народ доброжелательный, отзывчивый, общительный и, я бы даже сказал, веселый. Нас бы никто обижать не стал, даже не плыви мы под эгидой утки. Но мы и не прогадали: на «Утку» всегда «клевало». Она явно затрагивала некие историко-этнические струнки, и это помогало найти общий язык. «Эй, там, на «Утке»!» — кричали, бывало, нам. Мы как бы приблизились к местному населению, на что, конечно, и рассчитывал наш дальновидный Историк.

Историк был худ, высок, угловат. Физик походил на лысоватого Есенина в роговых очках. А Лирик, кудрявый, растрепанный, напоминал Эйнштейна… словно в отместку. И с бритвой он был не в ладу, что дало Физику повод для экспромта: «Чем знаменитее, тем все небритее». Можно сказать: Лирик наш в общем и целом олицетворял собой типичного молодого поэта. Мне возразят, что определение лишено четкости: ведь в литературном мире возрастная шкала особая. Начните писать, начните обивать пороги редакций — и вас непременно зачислят в «молодые», даже если вам под девяносто. А сколько таких счастливцев, которые так и не сумели расстаться с этой вневременной молодостью! Встречается, конечно, и в ученых кругах, что у младшего научного сотрудника седая борода и стайка внуков. Нашему Физику это не грозило: будучи моложе Лирика, он уже носил высокое звание старшего научного сотрудника и скромно этим гордился..

И все же наш Историк больше нас всех был самим собой. Меня так и подмывает написать: «Это был серьезный человек в серьезном возрасте». Подобная рекомендация, я понимаю, способна навеять скуку. Однако «серьезный» Историк пришелся на «Утке» как нельзя более ко двору. Не будь его (вы это тоже скоро почувствуете), Физик и Лирик, верно, не получили бы от поездки и половины того, что получили.

Для Физика подготовка к путешествию свелась к тому, что он вооружился тремя фотоаппаратами, запасся пленкой, биноклем да кое-какими вещами из числа самых необходимых. Буквально накануне отъезда он устремился в картографический магазин на Кузнецком мосту, чтобы за гривенник купить там туристскую маршрутную схему «По Чусовой». Все это было уложено в ультрасовременный рюкзак с многочисленными карманами, ремешками, пряжками и клапанами.

У Лирика помимо авторучки и серии разнокалиберных блокнотов (куда предстояло записывать сказы, поговорки, частушки — ну и, конечно, собственные творения) имелся уникальный нож о тридцати предметах да набитый всяким несусветным барахлом вещмешок. Можно подумать, что Лирик впопыхах запихнул туда первое, что попалось под руку. Конечно, ему и в голову не пришло заглянуть хотя бы в энциклопедию на «Ч». (Товарищи, мол, знают, куда едем, зачем едем, не для чего еще и мне голову ломать!) Как тут не вспомнить пушкинского упрека, что-де «мы ленивы и нелюбопытны»?

Рюкзак Историка не был ни больше, ни увесистее наших рюкзаков. Но почему-то все необходимое оказывалось только у него. Он постоянно выручал и своих незадачливых компаньонов и встречавшихся туристов, в том числе женщин. Иголки и нитки, лезвия для бритья и пуговицы, салол и гомеопатическая мазь календула (кстати. неплохое средство при разного рода мелких травмах) — все это плюс многое-многое другое имелось у нашего основательного Историка.

Кажется, Паустовский сказал, что хороший путеводитель — это все равно что бесплатное путешествие. У Историка имелся и путеводитель, который мы величали то «лоцией», то «вадемекумом» и буквально не выпускали из рук, потому что в нем был подробно расписан весь маршрут с точным указанием мелей, подводных камней, капризов фарватера, с описанием скал, населенных пунктов и основных достопримечательностей. Историк, кроме того, запасся картами, туристскими схемами, а главное, был у него объемистый, убористо исписанный блокнот, откуда он черпал самые неожиданные подчас сведения. Вообще сведениями он был оснащен в еще большей степени, чем вещами.

Это он, именно он открыл нам глаза на то, что даже к заурядной развлекательной поездке надо готовиться.

Подумаешь, Чусовая! Что здесь Сверхособенного? Но чем точнее ты знаешь, что хочешь увидеть-услышать, тем откровеннее будет с тобой дорога.

Всякое путешествие совершается трижды: в воображении, в действительности и, наконец, в воспоминаниях. Не помню, чьи это слова, но сказано очень точно.

В подтверждение важности первого пункта — подготовки — можно привести такой случай.

Как-то перед Кыном, то есть примерно в середине пути, Историк сообщил:

— Сейчас мы выезжаем из Целинного края.

Физик и Лирик переглянулись. Как, целина на Урале? Интересно! А мы-то привыкли думать, что целина — это Казахстан, Алтай, а ближе — не бывает настоящей целины! Даже не подозревали, что отправляемся в столь романтические места. Особенно сокрушался Лирик, который, конечно же, не преминул бы «сыграть» на этом. Что он и сделал, но только задним числом…

Вот таких-то, довольно разных, и свела нас вместе судьба. Уж не намекала ли она, что лишь соединенные воедино, в один то бишь индивид, в единый характер, явили бы мы собой пример субъекта идеально гармоничного?! Возможно. Хотя не думаю, что нас следует причислять к каким-то бессмысленным осколкам…

А в общем у всех у нас все было впереди. Все. Констатирую это без ложной скромности. Историк, правда, успел выпустить несколько книг и брошюр. Но ведь книги историка для читающей публики — это не совсем еще книги. Другое дело книги поэта! Наш Лирик, увы, их только пока вынашивал… Я же сказал: у нас все еще было впереди — и книги, и слава, и титулы. «Люблю стариков, начинающих снова!..»

Предвижу вопрос: «А что, собственно, заманило вас на Чусовую? Почему именно на Чусовую?»

Лирику, честно говоря, было безразлично, куда направить свои стопы. Он не был поэтом с натурой землепроходца. Он жаждал первосортного кислорода, а еще тишины. И только. Все остальное его устраивало в любом варианте, хотя он и отрицал это.

— Мой сосед, — говорил он, — по долгу службы то на Камчатку летит, то на Южный полюс, то в США. И это, представьте, человеку в великую тягость! Кряхтит, стонет, жалуется. А я гляжу на него и завидую: какое счастье болвану! «Я много видел, многое не видел» — это из Луговского. Фраза как вздох. Бодливой корове нужны рога!