Я в середине нулевых участвовал в каком-то проекте Партии жизни[358], финансировавшемся в Петербурге не без участия наркодельцов-«афганцев», обеспечивавших героиновый транзит. Было заседание политсовета. Миронов, расхаживая по залу, как птица-секретарь, убеждал сторонников, что они крутая политическая сила: «Я третье лицо в государстве! Я спикер сената!»
О боже, думал я. Ведь на самом деле третье! После президента и премьер-министра. Ну приехали! Вообще, Путин действительно ни хрена не понимает в людях. Чему только учили человека в разведке? Ну завербовал ты его. Ну смог реализоваться. Ну так отодвинь куда-нибудь в шкаф, в золотую клетку. Зачем ты дискредитируешь саму идею демократии? А потом подумал: так, может, он именно этого и добивается? Все эти Мироновы, Грызловы, Матвиенки — все они имеют один общий недостаток: они жалкие. И кстати, у них у всех дети так или иначе связаны с наркотиками (а у Грызлова еще и с порно).
Выхухолью его назвали после дурацкого пиар-хода. Владимир Васильев, крохотный профессор-социолог, разрабатывавший Миронова как политический проект, решил пооригинальничать: мол, а давайте-ка выпендримся и объявим какую-нибудь абсолютную хрень в качестве лозунга! Типа защитим редкое русское животное — выхухоль. После этого за Сергеем Михайловичем навсегда закрепилось погоняло Нахухоль. Возможно, Васильев не понимал, что Миронов со своими дебиловатыми речами, вечно сведенными в куриную попку губами и редкой щетиной вокруг них действительно похож на какую-то болотную нечисть. Полухорек, полукрыса, выдра какая-то. Мелкий, сутулый, вертлявый и хитрожопый, унылый и словно засиженный мухами. Белесый и насквозь фальшивый. А возможно, именно так его ориентировал Сурков: «Взбить, но не смешивать». Типа сделать для видимости партию власти номер два, но только чтобы не более десяти процентов, да и те забрать у КПРФ. Я всегда поражался умению политтехнологов убивать сразу двух зайцев: и выводить Миронова на значимый уровень по узнаванию, и не допускать сколько-нибудь заметной популярности. Этакая черная дыра российской политики, втягивающая деньги спонсоров, голоса избирателей и административный ресурс.
Ректором Санкт-Петербургского горного университета Владимир Литвиненко стал по протекции Путина. С Путиным его познакомил Миронов. А Литвиненко устроил свою дочку Ольгу к Миронову помощницей. Она мне рассказывала, что отец называл своего друга «ублюдочек». Ну да. Вот тут точнее не скажешь. Он и сейчас депутат Госдумы. Редкое, заповедное животное.
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ДОЛЖНЫ МЫ УБЕРЕЧЬ ОТ ВСЯЧЕСКИХ ЕМУ НЕНУЖНЫХ ВСТРЕЧ
Приехал утром в студию, часов в десять, видеоинженер Витя Матюшин, хитрая лиса, весь трясется:
— Приходили бандиты, тебя спрашивали, вон идут по коридору!
И действительно, три плечистых чувака в кожаных куртках с короткими стрижками. Но выправка не бандитская, пряменькие спины, затылки подняты. Подхожу.
— Здравствуйте, — говорю, — искали?
Тот, кто в центре, самый высокий и здоровый, чуть ли не за грудки хватает:
— Ты зачем нашего друга оклеветал? Ты понимаешь, что мы, его товарищи, за его память постоим? Зачем ты так гадко соврал? Тут до меня начинает доходить вся трагичность и комичность ситуации: этот лось в середине — охранник Собчака. Я его, естественно, сто раз видел. Более того, он не охранник, а самый что ни на есть начальник охраны и бывший «личник» Ельцина Виктор Золотов. А двое других — его замы. И наезд на меня связан с тем, что накануне попал под машину их офицер, телохранитель мэра. Не помню его имени, но я вчера в эфире «Вавилона» на весь город сказал, что на Владимирском проспекте охранник из бывшего Девятого управления КГБ в свинском состоянии упал под колеса такси и был задавлен насмерть.
Так. Это не просто разборка, это наезд. И это серьезно. Но я не испугался, как сейчас помню. Не потому, что смелый. А просто был прав и на сто процентов уверен в себе.
— Не, не надо так, — говорю. — Он пьяный был в хлам. И если есть вопросы, идите за мной!
Развернулся и пошел в аппаратную. Говорю полуживому видеоинженеру с трясущимися поджилками:
— Поставь-ка, Витя, вчерашний исходник!
Матюшин, заикаясь и сглатывая слюну, ставит кассету. Я отматываю. На мониторе крупным планом заключение судебно-медицинского эксперта о вскрытии. Алкоголь в крови — пять промилле. Алкогольная интоксикация, тяжелая степень опьянения.
Золотов говорит мне:
— Пойдем, выйдем! Я иду за ним.
— Понимаешь, ведь есть жена, дети! Есть мы, его товарищи! Да, ты прав, он был пьян. Но ты пойми: мы ведь сутками работаем! Иногда поесть можем раз в день! Что у него в желудке было, ты знаешь?
Я знал, что у погибшего под колесами такси офицера СБП[359] была горстка гречневой каши и примерно пол-литра коньяка. Я честно сказал почерневшему от недосыпа и стресса плечистому телохранителю ненавистного мне тогда Собчака, что понимаю его боль: пусть пьяный, пусть по собственной дури, но ведь это же родной человек, боевой товарищ! В конце концов, они не семечки щелкают в штабе, они прикрывают собой не своего ребенка, не любимую — чужого, порой омерзительного человека!