Герман держался очень достойно, не просил больше того, что может ему дать девочка. У него были интимные связи с женщинами, он мне о них рассказывал. Он был нормальным молодым человеком и чувствовал то, что чувствовали все: жизнь стремительно сокращается.

Встреча с Германом повлияла на всю мою жизнь, на замужество с Шимоном и даже на наших детей. Да, конечно. Такова жизнь. Твоя Мауд».

Спрятав бандероль в рюкзак, я вышла из почты. Накрапывал дождь. Иерусалим жадно впитывал в себя влагу. В кафе «Нава», где обычно собирались «терезинские девушки», никого не было, я заказала себе вина и открыла внутренний конверт. Между страницами «романа», написанного по-английски, обнаружился еще один конверт с письмами Германа, к нему прилагалось следующее послание:

«Переписка разрешалась только по-немецки, это касалось и внутренней почты. Все эти письма, за исключением записки по-чешски, которую мне передал от Германа человек по прозвищу Окс, то есть бык, написаны на швабахе, это особый немецкий язык, который я подзабыла. Почему-то я перевела их не на английский, а на чешский. Неразборчивые слова пометила точками. Не перевела я лишь отдельные записочки, в которых объясняется, почему он не может прийти, из‐за болезни или из‐за „геттошпере“ и некоторые письма с описанием болезни, это совсем неинтересно. Выбери то, что тебе покажется важным».

Что сие означает? Мауд думает о публикации? А как же Шимон?

Читая, я выпила не один бокал вина.

Зарядил дождь.

Пожилая женщина у кассы родом из Польши, о которой мне было известно, что она всю войну пряталась в погребе, дала мне зонт — кто-то забыл, так что с возвратом, — и я побежала домой. Переводить то, что прочла, на русский, а уж потом думать о том, как совместить текст Мауд с письмами Германа. В результате вышло так.

1. Как мы познакомились

Однажды весной 1941 года ехали мы с двоюродным братом Густой на велосипедах. А навстречу нам ехали на велосипедах молодые ребята-евреи. Мы слезли с велосипедов, и Густа познакомил меня с Германом.

Вскоре Густа сообщил мне новость: по приказу нацистов нас уплотняют, мы будем жить вместе с Германом, его мамой и тетей. Они вселились в наш дом на улице Садки, 9, а мы пока еще жили напротив — в Садки, 4.

Ровно в восемь вся наша семья собиралась за столом. Ужин. Без пяти восемь я пошла мыть руки, вымыла и, сжимая в руках полотенце, встала у окна. И увидела Германа. Он летел домой на своем гоночном велосипеде. Мама зовет: «Мауд, за стол», а я говорю: «Сейчас, сейчас, я мою руки…» По сей день запах душистого мыла и свежевыстиранного домотканого полотенца завораживает меня. Возвращает к тому дню, когда я стояла у окна, а он гнал домой на велосипеде.

2. Переезд и новые чувства

Летом того же года мы переехали в Садки, 9. На первом этаже жила старая госпожа Вольф, прежняя владелица дома. Внизу в двух комнатах — Герман с мамой и тетей. К нам наверх вела деревянная лестница, застланная ковром. Тогда Мари жила с нами — еще не вышел указ, запрещающий евреям держать домработниц. Ванная и прачечная были наверху, гостиная и кухня — внизу.

В день после переезда состоялась встреча жителей дома; на ней было решено, что дамы будут обращаться друг к другу на «вы», а мы с Германом — на «ты». Это мне понравилось.

Стояла чудесная летняя погода. Вечера мы проводили в саду. Младшая сестра меня особо не занимала. Я была детская душа в женском теле; я была взрослой не по годам, но с моей подружкой Рут мы могли еще смеяться до упаду.

Однажды вечером в саду я приникла к Герману и стала гладить и расчесывать пальцами его волнистые каштановые волосы. И вдруг меня как током ударило. Это была эротика, чистая эротика. Я потеряла голову. Ждала Германа у окна, пока он не придет с работы, а завидев, бежала открывать ему дверь. Входя, он целовал мне руку, это было так приятно… Мы дарили друг другу маленькие подарки. Как-то зимой он принес мне розу. Что делать? Вдруг родители увидят и все поймут? Я ее засушила в книге, она жива по сей день.

Рут Вайль, подруга Мауд, 1937. Архив Е. Макаровой.

Утром, перед работой, Герман разминался в гостиной. Я на цыпочках сбегала по ступенькам, и мы делали друг другу — тсс! — чтобы никто нас не услышал. Я научилась выкручиваться, лгать, чтобы только быть с ним.

Днем родителей и Карми не было дома. Как-то Герман вышел из ванной, я стояла у двери, и он поцеловал меня в губы. Я чуть не потеряла сознание. Бросилась наверх к зеркалу — посмотреть, как я выгляжу, вдруг родители что-нибудь заметят. Однажды мама нашла записку, которую я спрятала под ковриком в прихожей, и это был скандал. Я дала слово не встречаться с Германом, хотя бы на время.