Помню, тогда собранные ветки посыпались из неожиданно ослабевших рук, а я устало прислонился к дереву, безуспешно пытаясь понять, от чего же я так взъярился на Андра. Он ведь отчасти был прав — нас в Академии учили и тому, что не стоит доверять никому, даже себе. Но отчего-то, услышав, что Андр соглашается с этим мредовым дроу, а не со мной, я вспыхнул, словно сухой хворост.

Почему он вдруг поддержал этого Кирсена, а не меня, своего друга? Почему он согласился утаивать правду от ребят? От тех, с кем ты прожил пять лет, тех, кто стал даже ближе, чем некоторые родственники по крови? Как он мог вот так легко согласиться с этим Хьюзом? И вообще, что-то он слишком быстро сдружился с этим странным дроу. Как то подозрительно быстро.

Впоследствии я не единожды корил себя за эту глупость, прекрасно понимая, что, если бы я смог удержать язык за зубами, если бы я включил голову и немного подумал, то многое бы поменялось. Не произошли бы те события, о которых мне пришлось не один раз пожалеть.

Я рассказал все ребятам.

Кратко, не вдаваясь в подробности, я поведал им о том, что напали на нас явно не случайно, о том, что Андр слушал часть разговора нападавших, о том, что сейчас в наших руках находится странный артефакт, предназначение которого еще предстоит выяснить. А также, не сдержавшись, рассказал и о том, что Кирсен Хьюз был против того, чтобы эта информация была озвучена ребятам. И Андр его активно в этом поддержал.

— Нет, отчасти я понимаю опасения Хьюза, все же ситуация довольно неприятна, — хмуро произнес после долгого молчания Лейтан, — и признаю, что его молчание можно оправдать, хотя мне это совсем не по душе. Но вот Андр? Он-то почему поддержал его?

— Это довольно низко с его стороны — умалчивать информацию от своей группы. Не думал, что Андр на такое способен. Впрочем, что еще можно ожидать от человека? Эм, я имею ввиду, такого, как Андр. То есть, вы же сами знаете, он, порой, бывает слишком зациклен на задании и не раздумывает над моральной стороной, — произнес Шейт.

Он, конечно, преувеличил — никогда не замечал за Андром склонность к жестокости, о которой нам пытался намекнуть Шейт. Но, с другой стороны, его можно понять — именно командира нашей группы сильнее всего задело поведение Андра. А вот Лейтан, что удивительно, был достаточно сдержан, хотя я думал, что он тут же помчится выяснять отношения.

Бер, безусловно, расстроился. Он казался легкомысленным, открытым и доверчивым, хотя, на самом деле, ему, как и любому другому оборотню, было достаточно тяжело действительно довериться другому. Зато, если он кому-то поверил, он уже подсознательно считал этого человека «членом своей стаи». И разочаровываться в ком-то настолько близком было неожиданно больно.

Легче всех, казалось бы, всю эту ситуацию принял Хомден. Он не сказал ни слова, лишь внимательно выслушал меня и неодобрительно покачал головой, о чем-то сильно задумавшись. Впрочем, Хомден всегда был таким — мрачным, немногословным, скупым на эмоции. И он единственный, кто не одобрил наше решение на счет Андра.

Это, пожалуй, был самый глупый, даже неприглядный поступок, который я совершил за всю свою жизнь.

Я говорю о том байкоте, который перерос в неприятную, некрасивую ссору, что, в итоге, вообще привело к тому, что мы просто-напросто бросили Андра в лагере наедине с группой Дерека.

Мне это казалось таким правильным. Казалось, что он должен на себе ощутить, что значит — остаться без группы. Я считал, что так он сможет понять, что поступил в корне неверно, когда принял сторону Кирсена и решил утаить от ребят информацию. И, что самое странное, Хьюз, который совсем недавно поддержал Андра и чуть ли не клялся ему в вечной дружбе, отчего-то вдруг тоже стал практически игнорировать парня.

«Вот, может, хоть так Андр поймет, что не стоит предавать друзей и вставать на сторону малознакомого дроу», — именно такая мелочная мысль проскользнула в моей голове тогда.

И только потом, когда мы оказались в Сентифорских лесах, я начал осознавать всю омерзительность своих поступков и действий. Одно цеплялось за другое, и я вспоминал, вспоминал, вспоминал…

И от этого становилось так мерзко на душе.

Даже дышать было больно — казалось, что кто-то невидимый вонзил острые когти мне в легкие, не давая сделать ни вздоха. Что-то ворочалось глубоко в груди, давя, мешая, и мне хотелось вырвать «это» с корнем.

Вот только от глубокого чувства вины так просто не избавиться.

И я даже немного был рад тому, что оказался здесь, на этой странной поляне, где совсем скоро должен был произойти прорыв, потому что физическая боль, что я ощущал от этого места, немного заглушала ту боль, что я испытывал в душе.

А потом весь мир словно сошел с ума.