– Вообще-то я бы вернулась в Город, – сказала Махит после мучительной паузы. – Я думаю, что улетела бы отсюда. Когда поняла бы, что время пришло.

Три Саргасс ждала. Она подумала, что Махит уже приняла решение, но будет лучше, если Три Саргасс не станет ее торопить – пусть уж она сама придет к тому решению, которое сможет выразить словесно. Она и без того уже надавила на Махит, и та может не простить ей этого, припомнить позднее, если это плохо для них закончится, и особенно если закончится хорошо. Разве она не убежала, когда Город и тейкскалаанцы наконец-то оставили попытки ее убить и, казалось, поняли, сколько пользы может принести посол Лсела, будь она хоть сто раз варвар? Она вполне может поступить так снова: добиться успеха, а потом стереть свое имя из тейкскалаанской памяти и истории, превратиться в призрака, сосланного в собственный дом.

Махит закрыла глаза, крепко сжала веки. Она прижала кончики пальцев к морщинкам, которые собрались на ее лбу, к этим парным признакам волнения.

– Тебе придется перевести это в строго официальную плоскость, – сказала она голосом, приглушенным собственной ладонью. – Типа «министерство информации по распоряжению Ее Великолепия императора требует». Блеск Ножа через уполномоченного Три Саргасс требует немедленного присутствия посла Махит Дзмаре на Флагманском-Корабле-Того-Легиона-Который Будет Назван.

Она имела до раздражения точное представление о грамматических особенностях тейкскалаанского официоза. Несправедливо было считать ее варваром – она стала блестящим агентом министерства информации.

– И пока ты занимаешься этими делами, – продолжила Махит, – очень тебя прошу: не нарушай больше нашего таможенного законодательства. Найди способ присутствовать на станции легально. Мне бы не хотелось, чтобы у Советника Ончу нашлись новые причины ненавидеть меня, кроме обычных.

Три Саргасс хотелось узнать, какими были обычные причины, но она решила, что с этим лучше повременить. У нее будет три месяца командировки и нахождения в театре военных действий. Достаточно, чтобы познакомиться с кем угодно и выведать все их тайны. Даже если речь идет о Махит Дзмаре.

– Империя будет помнить имена колонистов, работавших на Пелоа-2, как тейкскалаанцев, погибших на поле боя, – сказал Двадцать Цикада солдатам, стоявшим строем в самом большом ангаре «Грузика для колеса», единственном пространстве на корабле, способном вместить весь персонал, не несущий боевого дежурства. – Ваше участие в этом похоронном ритуале тому гарантия. Убитые на Пелоа-2 останутся в вашей памяти, вы напишете их имена на оружии, которым отомстите за их смерть. Кровь, которую они пролили, впитает не земля их планет, а Империя, которая вскормила их и вскармливает вас.

Его слова не были обычной траурной речью. Они и не могли быть обычными по многим причинам: одновременные похороны такого большого числа умерших можно было провести по сценарию, разработанному Тейкскалааном для увековечивания погибших в космосе или для жертв эпидемий. Девять Гибискус была рада, что Двадцать Цикада выбрал вариант речи, в котором говорилось «эти граждане умерли в черноте между звездами, но мы отомстим за их жертву крови из войда», а не «мир потерял точку опоры и болезнь щадяще облегчает нашу скорбь и их жизни». Они не сошлись во мнении по поводу этих вариантов. Он привел тревожно убедительный аргумент, сказав, что выпотрошенные тела – это умершие вследствие эпидемической болезни, которую являли собой инородцы, болезни, которая убивала без всякого смысла, как вирус, который так быстро убивает своего хозяина, что убивает при этом и себя.

Девять Гибискус не хотела, чтобы идеи такого рода распространялись среди солдат, несмотря на то что Двадцать Цикада обычно оказывался прав относительно того, как работают системы, в особенности биологические. Легион испуганных гермофобов гарантированно будет деморализован перед прямым столкновением с врагом, столкновением, которое происходит лицом к лицу – к жвалам, к чему бы то ни было, – с ужасом, которым оказывается враг. Но она не хотела иметь и группу чрезмерно ретивых офицеров, мечущих во все стороны пламя огнеметов и устраивающих ковровое бомбометание биохимическими санитарными бомбами. На следующей планете, которую они собирались вернуть, могли остаться выжившие. Она не была готова отказаться от такой вероятности. Пока не была.

Агент из министерства информации не сможет добраться сюда достаточно быстро, полагала она. Если она и сможет общаться с этими существами, то это должно случиться в самом ближайшем будущем. Пока у нее остается хоть малейшее желание говорить с ними. Война на уничтожение с этими инородцами может привести к огромным потерям со стороны Тейкскалаана, к потерям, превышающим те, на которые она была готова пойти, даже если первая их часть будет из другого легиона, а не того, который был под ее непосредственным командованием. Но и те, другие, все равно ее люди – люди, которые последовали за ней на эту мрачную окраину. Они заслуживают лучшей доли, чем пушечное мясо, перемолотое оружием во имя того, чтобы сломать хребет войны. Так что ей приходилось думать, есть ли на той стороне что-то, с чем можно вести переговоры, нечто соразмерное с тем, что обнаружилось на Пелоа-2 и, возможно, в других темных системах этого сектора.

– Из бесплодной земли произрастут новые цветы, – сказал Двадцать Цикада уверенным и мечтательно мягким голосом, и это искушение было слышно во всех уголках ангара, оно повторялось эхом в каждой облачной привязке, в потолочных громкоговорителях, в громкоговорителях, встроенных в пол, в костепроводной связи. Голос капитана мог звучать в черепной коробке каждого из присутствующих солдат и восприниматься коллективно – или это мог быть голос адъютанта, если чей-то адъютант решил бы стать великим оратором, не пожелав выбрать путь солдата и имея неортодоксальные религиозные убеждения. – Это будут цветы, добытые тяжкой ценой, – ваши руки защитили их нежные лепестки, а паразиты были отбиты, зажарены лучами энергетического оружия.

Слова о паразитах определенно отражали отношение Двадцать Цикады к этой эпидемии, к гомеостату и балансу. Пусть остальная часть речи и была обычным духоподъемным предисловием к коллективному траурному ритуалу – все эти солдаты в конце часа будут прокалывать кожу на пальце над кровечашей, содержимое которой она сможет вылить на пол пустой фабрики на Пелоа-2 в виде обещания. Девять Гибискус сделает это сама, сделает лучше, чем Шестнадцать Мунрайз, – Флот должен вести в бой яотлек. Но вне зависимости от ритуала слова о паразитах явно происходили из собственной философии и религиозных убеждений Двадцать Цикады.

Девять Гибискус доверяла ему более чем кому-либо иному во всей галактике, но до сих пор не могла понять, почему он не принял традиционную тейкскалаанскую религию, не проводил время в храме солнца и не пускал себе кровь на удачу. Он остался верен религии своей планеты, хотя его планета уже несколько поколений как входила в состав империи. Ее икантлос-прайм постился и брил голову, в его персональной каюте была тысяча зеленых растений, и логистический поток корабля, а также легиона и Флота его стараниями всегда сохранялся в идеальном систематическом балансе. Религия человека была сугубо его личным делом – так всегда считала Девять Гибискус, но…

Паразиты.

Вероятно, это не имело значения. Большинство из этих солдат действовали вне зависимости от предпочтений. Они не видели Пелоа-2, не видели, как инопланетный корабль сожрал их товарища, такого же, как они, пилота «Осколка». А вот те, кто разделил ее смерть, прочувствовал с ней вместе, вплоть до последней милосердной огненной вспышки, – они бы поняли. Она спрашивала себя, какое впечатление произвела на них речь Двадцать Цикады. Пилоты «Осколков» благодаря новой технологии стали еще ближе друг к другу, чем были, когда она принадлежала к их числу, – а они и тогда были близкими людьми. Это была близость людей, готовых умереть вместе в звездном пламени, для них это было так же естественно, как дышать.

Ритуал почти закончился. Двадцать Цикада дошел до части, которую знали все: погребальное стихотворение в стиле панегирика, завершавшее почти все похороны со времен императора Двенадцать Солнечной Вспышки. Это стихотворение написали для ее умершего эзуазуаката Два Амарант.

– В каждом семени таится цветение химического огня, – начал Двадцать Цикада, а когда закончил все слоги строки, половина солдат повторяли за ним. Хор голосов, вызвавший щемящую боль у Девять Гибискус, которая так любила эти строки, любила их все, любила голодного и умного зверя, совместно сотворенного ими. Они были ее когтями, легкими и глазами, она же была их руководящим разумом.

– Все, кто был на Пелоа-2, преданы земле, – сказал Двадцать Цикада, съедая слог названия, чтобы попасть в размер, – и они взойдут тысячью цветов…

– Количество цветов сравнится с числом дыханий, сделанных ими в жизни, – сказала Девять Гибискус, присоединяясь к Двадцать Цикаде. Сколько раз произносила она эти слова? Сколько жизней она увековечила таким образом?..