– Ты все выпила?
– Да, сестра.
Они выходят из церкви. Здесь, снаружи, всё – ветер и яркие краски. Листья летят, шурша по церковному двору, а известняковые полосы в городских стенах как будто светятся в косых лучах солнца.
– Ты видишь облака?
Мария поднимает лицо к небу:
– Да, кажется. Я чувствую, что мир стал ярче.
– Видишь плещущие флаги над воротами?
– Да. Вижу.
Анна шепчет благодарственные молитвы, и ветер несет их прочь. Наконец-то, думает она, я что-то сделала правильно.
Два дня Мария благостна и спокойна, сама вдевает нитку в иголку, вышивает от зари до зари. Однако на третий день головная боль возвращается, незримые злые духи вновь отгрызают куски от поля ее зрения. К вечеру на лбу у нее блестит пот и она не может самостоятельно встать со скамьи.
– Наверное, я пролила часть воды, – шепчет Мария, когда Анна ведет ее вниз по лестнице. – Или я мало выпила?
За ужином все мрачны и обеспокоены.
– Я слышала, – говорит Евдокия, – султан пригнал еще тысячу каменщиков – достраивать свою крепость у пролива.
– По слухам, если они работают медленно, им рубят голову, – подхватывает Ирина.
– Нам легко представить себя на их месте, – замечает Елена, однако никто не смеется.
– Знаете, как он называет эту крепость? На своем варварском языке? – Хриса оборачивается через плечо. Глаза у нее сверкают; она упивается страхом. – Горлорез!
Вдова Феодора говорит, что такие разговоры не на пользу их работе, что стены города неприступны, что ворота отражали и варваров на слонах, и персов с камнеметательными машинами из Китая, и войско болгарского хана Крума, который пил вино из человеческих черепов. Полтысячи лет назад, говорит вдова, город осадили варварские корабли. Их было столько, что глаз не видел им конца-краю, и осада длилась пять лет, так что горожане уже ели кожу со своих башмаков, но тут император взял Ризу Пресвятой Богородицы из Влахернской церкви, пронес ее по стенам, а потом окунул в море. По молитвам Божьей Матери началась буря и выбросила вражеские корабли на скалы, и все до единого нехристи утонули, а стены устояли.
Вера, говорит вдова Феодора, будет нашим доспехом, а благочестие – нашим мечом. Вышивальщицы умолкают. Семейные разбредаются по домам, остальные уходят в свои каморки, Анна идет к колодцу – набирать воду в кувшины. Ослик Калафата щиплет сено из жидкой охапки. Под застрехой воркуют голуби. Холодает. Может быть, Мария права, может быть, она выпила слишком мало священной смеси. Анна вспоминает взволнованных итальянцев в шелковых дублетах и бархатных куртках, вспоминает их перепачканные чернилами руки.