Доктор Райан прикрыл глаза рукой.
– Точно, «Мандалай». Я слышал ее в исполнении Верджила.
– Я этого не говорила, – подала голос Элизабет. – То есть я ничего не говорила.
Тетя Морген и доктор Райан повернулись к ней с неподдельным интересом.
– Видишь, – сказала тетя Морген. – Похоже, она и правда не помнит.
Доктор Райан кивнул.
– Конечно, физически, – начал он, пожав плечами, – можно проверить только то, что знаешь. Я скажу, что у нее переутомление, или нервы шалят, или еще какую-нибудь ерунду в этом роде, а потом ты снова придешь с жалобами, которых, на наш с тобой взгляд, быть не может, и мы вернемся к тому, с чего начали. Вот как мы поступим. – Доктор Райан с неожиданной решимостью потянулся за бланком для рецепта. – Есть у меня один давний друг по фамилии Райт, Виктор Райт. Тебе не хуже моего известно, Морген: я знаю Элизабет и ни за что на свете не отправил бы ее к одному из этих психоаналитиков – они ей бог знает чего наговорят. Но Райту, Элизабет, я бы тебя все-таки показал. Он своеобразный, – добавил доктор Райан, обращаясь к тете Морген, – подобные случаи его всегда интересовали. Нет! – Доктор замахал руками. – Никаких кушеток, ничего такого, Морген, ну, ты поняла.
– Старый ты похабник, Гарольд, – миролюбиво заметила тетя Морген.
– И не говори, – довольно ухмыльнулся доктор Райан.
– По-твоему, если с Элизабет что-то не так, он найдет причину?
– Все с ней так. Думаю, ее просто что-то беспокоит. Может быть, сердечные дела. Ты когда-нибудь спрашивала ее об этом?
Тетя Морген покачала головой.
– Из нее слова не вытянешь.
– Ну что ж… – Доктор Райан поднялся с кресла. – Вытягивать слова – это как раз по части доктора Райана.
Тетя Морген встала, повернулась к Элизабет и вдруг взвизгнула.
– Гарольд Райан, двадцать пять лет прошу – брось ты свои штучки!
– Ну кого еще я так ущипну. – И доктор Райан подмигнул Элизабет.
2. Доктор Райт
Я считаю себя порядочным человеком. Не то что ваши нынешние слюнтяи-доктора, которым стыдно смотреть в глаза пациенту, с тысячей названий для всякой чепухи и тысячей лекарств от несуществующих болезней. Нет, я считаю себя порядочным человеком, и нас таких немного осталось. Больше всего меня воротит от юных павлинов, которые только стали врачами, а уже распускают хвосты, разве что неоновых вывесок со своими именами не вешают или лотерей в приемной не устраивают. Во многом поэтому я стараюсь систематизировать свои записи о мисс Р. – возможно, они станут руководством для одного из таких юнцов. Помню, я как-то рассказывал покойной жене шутку про пациента, в которого врач вкладывает душу. Впрочем, и ее ваши мозгоправы с их сновидениями и Фрейдами могут истолковать неверно. А ведь некоторым из них я когда-то помог появиться на свет. Приятно знать, что исключительный случай мисс Р. разгадал и оставил для всех в записях порядочный человек. Мне самому, по крайней мере, приятно. Я не стану извиняться за свои взгляды как врача, а вот стиль их изложения, вероятно, оставляет желать лучшего. Свой отчет я предваряю словами, которые повторяю более сорока лет: порядочный доктор порядочен во всем, и его забота о здоровье пациента не зависит от оплаты счетов. Моя практика сошла на нет, поскольку большинство пациентов уже мертвы (очередная шутка; привыкайте, дорогой читатель, я человек с прихотями, и юмор – одна из них) – от того, разумеется, что встретили старость на моем веку, а я, служитель медицины, их пережил.
У Теккерея в «Эсмонде» (буквально на днях видел) сказано, что тщеславие – сильнейшая из всех человеческих страстей. Я столько раз в своей жизни перечитывал эти строки и могу сказать, что хороший писатель сродни хорошему врачу. Честный, порядочный человек с чувством собственного достоинства, чуждый мимолетных увлечений и слабостей, он стремится сделать лучшее из того, что ему дано, а дана ему человеческая природа – далеко не самый прочный материал. И все же у меня, как и у Теккерея, есть то, чем я горжусь, и то, перед чем не могу устоять, и склонность воображать себя большим писателем занимает в этом списке не последнее место.