До каких размеров может достигнуть этот процесс преобразования окружающей среды, основанный на активном воздействии организма по отношению к окружающим условиям, доказывает вся современная цивилизация образованного человечества с его грандиозными постройками, с искусственной защитой его тела от действия холода, с искусственным согреванием его жилищ, с разными способами освещения, с искусственной обработкой почвы, с культурой домашних животных и растений, с удивительными по быстроте способами передвижения до новейших паровозов, подводных лодок и управляемых воздушных шаров включительно, с еще более удивительными способами сношения людей через громадные пространства с помощью телеграфов, телефонов и пр., и пр.
Импульсом к этому грандиозному по своим результатам преобразованию окружающих условий, бесспорно, является та скрытая энергия, которая обнаруживается в виде психической деятельности, как детальный фактор в эволюцию организмов, постепенно совершенствующейся и потому чреватой в будущем еще более значительными результатами порабощения уму человека окружающей его природы.
Во всех вышеприведенных случаях дело идет, таким образом, об активном участии организмов в их приспособительной деятельности, в основе которого лежит их скрытая энергия.
Таким образом, активной величиной, действующей в процессе приспособления организмов к окружающим условиям и в процессе преобразования последних на пользу организмов, является их скрытая энергия, лежащая в основе психизма. Эта энергия организмов представляет собой именно ту активную силу, которая производит при соответствующих условиях те или другие видоизменения и превращения в организации живых тел и окружающей природы подобно тому, как и другие энергии производят известные превращения в телах безжизненной природы.
Очевидно, что чем большим запасом скрытой энергии обладают организмы, тем более в них поддерживается активное отношение к окружающей природе, тем в большей мере они проявляют способность к приспособительной работе в целях самой жизни. В этом отношении, как уже выше упоминалось, молодые особи имеют существенное преимущество перед более старыми, что хорошо известно вообще всем хозяевам и садоводам.
Вопрос о передаче в потомство приобретенных признаков
Теория эволюции в том случае, как она выше изложена, без сомнения, требует, чтобы особенности организма, приобретаемые в течение жизни как приспособления к окружающим условиям, закреплялись в потомстве; иначе всякое приспособление, достигнутое в одном поколении, уничтожалось бы в другом и, таким образом, весь процесс приспособления имел бы только личный или индивидуальный характер; для целого же вида он напоминал бы собой сизифову работу, оказывался бы вообще мало или даже вовсе не продуктивным и во всяком случае не мог бы привести к эволюции организмов в целом ряде поколений и к происхождению новых видов. Таким образом, в интересующем нас предмете имеет существенное значение вопрос: передаются ли в потомство особенности организма, приобретаемые им в течение жизни, как результат индивидуального приспособления, и, с другой стороны – закрепляются ли в потомстве приобретения, делаемые индивидом в отношении сознательного преобразования в личных интересах окружающей природы?
По отношению к первому вопросу, к сожалению, мнения ученых еще сильно расходятся. Хотя сам Дарвин и допускал возможность передачи в потомство приобретенных признаков, но дарвинизм в его позднейших представителях, как известно, ограничивался лишь признанием, что признаки, случайно возникшие у тех или других особей при рождении, могут закрепиться в потомстве путем унаследования, если они оказываются для данного вида полезными. Словом, на почве дарвинизма возникло учение, которое установляет как правило, что в потомство передаются лишь те признаки, которые получились от рождения, все же остальные признаки, приобретаемые в течение жизни, не передаются по наследству и потому утрачиваются для потомства. В этом отношении особенно выдвинулось учение Вейсмана, одного из видных представителей неодарвинизма. По Вейсману, так как размножение происходит путем слияния половых клеток мужского и женского организма, то будто бы только те особенности организма, которые присущи этим клеткам, могут унаследоваться потомством; все же приобретенные в течение жизни признаки и особенности оказываются для потомства бесплодными. Этот последний вывод, предполагающий без достаточных оснований обособленное положение в организме половых клеток, основывается на критическом разборе имеющихся указаний относительно передачи ближайшему потомству тех или иных искусственных повреждений, как, например, шрамов, отрубленных хвостов и т. п.
Необходимо иметь в виду, что теория Вейсмана, если бы даже она оказалась совершенно точной и безупречной, имеет значение лишь по отношению к половому размножению высших животных. При размножении же путем деления и почкования вряд ли может быть какое-либо различие в передаче потомству особенностей, приобретенных организмом в течение жизни, и особенностей, приобретаемых от предков организма. Но и по отношению к половому размножению высших животных дело еще далеко не стоит так прочно, как принимает Вейсман. Несмотря на массу труда, положенного Вейсманом на развитие и доказательство своей гипотезы, несмотря на целый ряд статей, написанных автором по этому предмету, до сих пор не существует в этом вопросе полного согласия между авторами, причем имеются как стойкие защитники этого взгляда, так и не менее стойкие его противники. Насколько этот вопрос в биологии остается невыясненным, доказывают, между прочим, заключительные положения Делажа, собравшего огромный фактический материал по интересующему нас вопросу: «Экспериментальным путем не доказано, чтобы признаки, приобретенные упражнением или отсутствием его, унаследовались потомством; но не доказано также и то, чтобы они никогда не передавались». С этим положением нельзя не согласиться, так как оно служит простым выражением фактического положения вещей в занимающем нас вопросе.
Но отдельные факты в жизни растений и животных говорят, безусловно, в пользу наследственной передачи приобретенных изменений организации, так как иначе некоторые особенности этой организации представлялись бы необъяснимыми. Мы не будем, однако, входить здесь в какие-либо подробности по занимающему нас вопросу. Заметим лишь, что как ни остроумна сама по себе гипотеза наследственности, созданная Вейсманом с его вечно юной половой материей, несомненно, что в решении этого вопроса особое значение должен приобрести опыт, и притом опыт, поставленный на весьма широких началах. При этом необходимо иметь в виду, что далеко не без значения в отношении унаследования должно быть то, в какой период развития того или другого организма приобретается известная особенность. Мне, например, известен факт, что сука, у которой имелся с раннего возраста неправильно сросшийся перелом одной из передних ног, принесла несколько поколений щенков, среди которых было много экземпляров с уродливо искривленной передней конечностью[47].
С другой стороны, на мой взгляд, далеко недостаточно в решении вопроса об унаследовании приобретенных признаков иметь в виду лишь полученные в течение жизни шрамы или отрубленные у собак и кошек хвосты. Всякому понятно, что шрамы и отрубленные хвосты суть вполне случайные приобретения, не имеющие ничего общего с существом самой организации. Совсем другое дело особенности организма, вытекающие из наиболее существенных его потребностей, приобретаемых путем непосредственного влияния психики на организацию или же путем долгого упражнения, в котором активную роль должна принимать скрытая энергия организмов. Эти особенности не должны быть столь нестойкими и мимолетными для вида, как шрамы или отрубленные хвосты. Признавать иначе значило бы, что все самоусовершенствование, достигаемое организмами в течение их жизни, остается совершенно бесплодным для потомства и что на половую материю нервная система, играющая наиболее важную роль в этом самоусовершенствовании организации, не оказывает никакого влияния; а между тем имеются факты, которые этому решительно противоречат.
В этом отношении особенно поучительными являются опыты Броун-Секара над морскими свинками, у которых он вызывал припадки падучей с помощью перерезок n. ischiadici (седалищного нерва) или части спинного мозга. Падучные приступы у них вызывались или самостоятельно, или с помощью раздражения особого чувствительного падучеродного (эпилептогенного) пояса в области тройничного нерва. При этом оказалось, что эпилепсия, вызванная в данном случае экспериментальным путем, передавалась по наследству, обнаруживаясь теми же проявлениями. Точно так же по наследству передавался будто бы и птоз глаза (опущение его верхнего века), вызванный перерезкой шейного симпатического нерва.
В позднейшее время исследования Броун-Секара над падучей получили подтверждение при экспериментальных работах Оберштейнера и Гутникова. Правда, эти исследования не остались без возражений, особенно со стороны Соммера, но все же не могут быть признаны достаточно убедительными доводы противников унаследования приобретенных признаков болезненного характера. Ведь факты такого же рода из патологии человека у каждого невропатолога и психиатра под рукой. Достаточно просмотреть генеалогические таблицы эпилептиков, чтобы убедиться, что эпилепсия, будучи приобретена родителями в течение своей жизни под влиянием тех или других условий, легко передается в потомство. То же мы имеем и относительно многих душевных и нервных болезней.
Можно было бы привести целый ряд фактов из области нервной и душевной патологии, которые не оставляют сомнения в том, что нервно-психические болезненные расстройства, приобретенные в течение жизни субъекта, могут передаваться потомству, и притом, как показывают наблюдения, они появляются нередко в течение многих последующих поколений[48].
Но если болезненные расстройства организма, приобретенные в течение жизни того или другого организма, могут передаваться по наследству, то спрашивается, почему должны составлять в этом отношении исключение другие особенности, приобретаемые организмом в течение жизни, как, например, гипертрофия или атрофия органов, обусловленные упражнением или недеятельностью?
Очевидно, что для отрицания этого нет никаких достаточных оснований, и потому, руководясь вышеизложенными данными, мы полагаем, что положение, будто бы особенности, приобретаемые организмом в течение жизни, и особенно с раннего его возраста, не могут ни при каких условиях передаваться потомству, как полагают неодарвинисты с Вейсманом во главе, вопреки идеям самого Дарвина, не имеет в пользу себя, по крайней мере, достаточных фактических данных.
Во всяком случае есть много оснований полагать, что влияние нервной системы, и в частности психической сферы, на организацию вообще и, между прочим, упражнение, лежащее в основе приспособительной работы индивидуальной организации, не может быть вполне исключаемо от деятельных факторов эволюции организмов.
При постоянном повторении одного и того же приспособительного акта приобретаются в этом отношении своего рода привычные движения, обусловленные выработкой путем долгого упражнения совершенно специальных механизмов в нервной системе в форме проторенных путей специального рода. Вследствие этого передача и закрепление таких актов в потомстве может происходить благодаря наследственной передаче готовых нервных механизмов, которые облегчают существенным образом выработку и приобретение подобных же актов в ряде последующих поколений. Таким образом могут, например, получить объяснение передаваемые из поколения в поколение инстинктивные проявления, играющие, без сомнения, немаловажную роль в развитии организмов.
Что касается того процесса, который состоит в преобразовании в личных интересах окружающей природы и который играет хотя и косвенную, но также немаловажную роль в развитии организмов, то и здесь, очевидно, мы имеем дело с закреплением в потомстве достигаемых результатов прежде всего путем непосредственного подражания и прямого воспитания, что может быть доказано целым рядом фактов и наблюдений из мира животных, снабженных нервной системой[49].
В заключение заметим, что в вопросе о передаче по наследству нужно иметь в виду одно важное обстоятельство: клинические наблюдения учат, что патологическая наследственность caeteris paribus[50] обнаруживается в гораздо более тяжелой степени в том случае, если оба родителя обнаруживают сходственные болезненные процессы, нежели в том случае, когда один из родителей обнаруживает болезненное состояние, тогда как другой представляется здоровым. Так наследственность представляется наиболее неблагоприятной для потомства в том случае, если оба родителя представляют те или другие уклонения от норм в отношении психической сферы или нервной деятельности. В этом случае в потомстве, по крайней мере у отдельных членов семьи, болезненные особенности родителей обнаруживаются в усиленной степени, вследствие чего такую форму наследственности, по нашему мнению, правильнее всего следовало бы называть усиливающею наследственностью.