Разговор их продолжался еще минут двадцать, Наконец, хозяйка махнула рукой и пошла к дому, отирая ладонью мокрое лицо. За изгородью послышался треск кустов, и по их движению было видно, как зверь пробирается в сторону леса.

— Испужался, поди, сударь? — спросила женщина, входя в горницу. — Сейчас, переоденусь в сухое, и поговорим.

Она прошла мимо меня, шлепая мокрыми ногами по отскобленным до желтизны, некрашеным половицам, и скрылась во внутренней комнате, в которой я еще не был. Не то что бы она меня туда не пускала. Скорее не приглашала и всегда притворяла в нее дверь.

Спустя несколько минут, Марфа Оковна вернулась в горницу, переодетая в одно из новых платьев, яркой советской расцветки, и села на лавку по другую сторону окна.

— Редки нынче дожди, — сказала она, наблюдая, как растекаются ручейки из переполненных луж.

Меня в данный момент эта проблема не интересовала.

— Вы что, с животными умеете говорить? — осторожно спросил я.

Она удивленно посмотрела на меня, так, как будто бы я сказал глупость.

— Не велика мудрость.

— Так уж и не велика, — не согласился я. — Я вот не умею, да и никто из тех, кого я знаю, не умеет.

— А ты пробовал?

— Где мне пробовать? Я лося на воле второй раз в жизни увидел. Первый раз несколько лет назад, ехал на машине, а он вдруг на шоссе выскочил. Второй — сегодня.

— Значит, говорить не пробовал, но знаешь, что не умеешь. У тебя собака есть?

— Сейчас нет, раньше была.

— Ты с ней разговаривал?

— Разговаривал.

— Она тебя понимала?

— Простые вещи понимала, а сложные, понятия разные, нет, — сказал я и подумал, что абстрактные понятия плохо поймет и сама Марфа Оковна.

— Ты-то сам ее понимал?

— Пожалуй, — согласился я.