Книги

Против течения. Десять лет в КГБ

22
18
20
22
24
26
28
30

Мое мнение о том, что в понимании действий Советов вообще и КГБ в частности до сих пор есть большая доза наивности, было подкреплено тем, что мне довелось узнать, выступая в роли консультанта министерства юстиции по делу против двух американских морских пехотинцев, по их возвращении из Москвы, где они несли службу в американском посольстве. Даже этих так тщательно отобранных и дисциплинированных парней, морских пехотинцев, КГБ сумел одурачить.

Во время различных выступлений мне часто задают одни и те же вопросы. Теперь я уже не повторяю былую ошибку и не думаю, что раз это все те же вопросы, то и не стоит на них отвечать. Я помню о том, что спрашивающий задает каждый такой вопрос впервые в своей жизни, хотя бы мне и приходилось слышать его сотни раз. Но сам факт, что такие вопросы вновь и вновь повторяются, свидетельствует о том, что слишком многие еще не знают те важные истины, которые я стараюсь довести до сведение как можно большего числа людей.

Где-то я вычитал, что каждая клетка человеческого тела, прожив семь лет, умирает и замещается новой. Если это так, то я теперь совсем не тот человек, каким прибыл в Америку в 1979 году — все советские клетки во мне теперь замещены чисто американскими. Я знаю, что теперь я чувствую себя настоящим американцем — и мне это по душе. Здесь мой дом, здесь мое место под солнцем, и я намерен делать все возможное для обеспечения безопасности моей новой родины и всего свободного мира.

По мере того, как я все более привыкал к жизни в свободном мире, меня все чаще посещала мысль, что прошлое — это прошлое, и мне пора начать жить в настоящем. Мне пришлось признаться самому себе, что любые попытки вызволить из Советского Союза Наталью и моего сына бесполезны. После многих колебаний и с неизбывной печалью в сердце я решился на развод с Натальей — в надежде, что это избавит ее от преследований КГБ. Я молю Господа в надежде, что теперь жизнь ее стала легче, но сведения из СССР поступают очень редко, и я вовсе не уверен, что этот мой шаг в самом деле помог ей.

Между тем моя жизнь в Америке идет своим чередом. Я наконец, как мне кажется, полностью вписался в здешнее общество. Я много работаю и порой сильно устаю, но меня выручает сознание, что я работаю ради дела, в которое верю. Это придает мне бодрости, и во мне возникает желание снова поскорее приняться за работу. А когда мой энтузиазм отчасти увядает, стоит мне внимательней вчитаться в новости дня, как он вспыхивает с прежней силой, — новости эти каждый раз свидетельствуют о том, сколь многое еще надлежит сделать.

У меня есть свои хобби: фотография, коллекционирование записей классической музыки, посещение театров и симфонических концертов. Я очень много читаю — бестселлеры, классику, книги на английском, русском и японском языках. И еще я люблю кино. Я частенько бываю в магазине проката видеофильмов и ухожу оттуда с доброй полудюжиной кассет. Затем иду домой, располагаюсь поудобней в кресле и, забыв обо всем на свете, смотрю видеофильмы.

Я обожаю море! Как только у меня выдается свободный уикенд, я еду к океану, снимаю комнату в отеле и отправляюсь в долгую прогулку. Ничто так не целебно для души, как долгая прогулка по безлюдному побережью. Надо лишь отправиться к океану, чтобы впитать в себя его шумы и странные, не поддающиеся описанию запахи.

Рассказ о моей одиссее близится к концу. На этих страницах я постарался объяснить причины, по которым принял свое решение, мотивы, вынудившие меня покинуть страну, где я появился на свет. Я старался открыть свою душу, чтобы люди знали, что за оболочкой офицера КГБ скрывался человек с сердцем и совестью. Порой мне эта книга видится как род духовной хирургии, катарсиса, исцеления старых ран.

Я знаю, что КГБ не откажется от попыток разыскать меня, что он исполнен решимости покончить со мной, если сумеет до меня добраться. Я знаю, что мое объявление личной войны советской системе только разожгло их желание разделаться со мной. Я принимаю это. Но теперь я ощущаю себя американцем. Когда я шагаю по улице и ноги мои легко пружинят на ходу, а на душе ощущение, что все у меня в порядке, я знаю — это потому, что я свободен в любом смысле.

С 1979 года до настоящего времени мне ради безопасности приходилось делать столь много раздражавших меня вещей, что я устал от них. Я устал от необходимости сидеть в ресторане непременно спиной к стене. Я устал то и дело менять свою внешность, появляясь на публике. Я устал менять место жительства по нескольку раз в году. Я устал от этой чертовой игры в кошки-мышки. Я устал быть все время усталым.

Однако есть и нечто такое, что я никогда не устану делать. Я буду продолжать выступать перед публикой и говорить людям то, что должен им говорить. Я буду продолжать говорить правду о советской системе. Я хочу, чтобы все в КГБ и Советском Союзе знали, что я объявил эту войну. Я? Станислав Левченко, свободный человек! Моя жизнь теперь в моих собственных руках, и я могу сделать из нее все, что захочу.

Однажды, когда я был еще совсем юным, еще в школьные годы, я видел японский фильм об одном унтер-офицере, которого судили как военного преступника. Он был козлом отпущения для высокопоставленных офицеров, под чьим началом служил, и все же его признали виновным и приговорили к смерти за содеянное ими. В ожидании смерти он размышлял о смысле своей жизни. И наконец на него снизошло полное спокойствие духа. Он решил, что, умерев, хотел бы стать морской ракушкой, чтобы целую вечность его неустанно баюкали океанские ритмы, чтобы волны мягко выплескивали его на берег, а потом вновь уносили в безбрежную утробу моря — матери всякой жизни.

Я часто мысленно стараюсь поставить себя на место того солдата. Подобно персонажам из книг Тургенева и Толстого, мне пришлось испытать и непереносимые страдания, и несказанное счастье. В самом деле, моя судьба — один из примеров русской трагикомедии. Кроме того, изрядную часть своей жизни я посвятил тому, чтобы научиться думать и чувствовать, как японцы. И такая важная составляющая японского характера, как любовь к морю, стала и моей особенностью. Даже рассказывая о своей судьбе, я то и дело испытывал потребность отправиться к морю, чтобы все заново вспомнить и обдумать.

Подобно тому солдату, я тоже. мысленно избрал для себя символ вечности. Мне видится побережье: бессчетное множество песчинок, и каждая — человеческая душа. И это все, чем я хотел бы быть — песчинкой среди множества других, одним из бесконечного рода человеческого. Может, тогда мне и откроется смысл моей жизни. Может, тогда только я и узнаю, служил ли я человечеству достаточно хорошо.

А до тех пор я буду продолжать сражаться — изо всех сил, используя все возможности своего ума и сердца. Это самое малое, что я могу сделать для тех, кого люблю. Это самое малое, что я могу дать Америке, стране, которая сделала меня свободным человеком.

Килл-Девил Хиллс, Северная Каролина

Когда в последний день пребывания в Северной Каролине я опять пошел к океану, воды его в предрассветном сумраке были темно-пурпурными и дышали тайной У начала лестничных ступенек была укреплена доска с названием этого местечка — и я с трудом разобрал слова: „Килл Девил хиллс", то бишь „Холмы — Убей дьявола".

„Килл Девил хиллс" — повторил я про себя. — вот уж название, так название" Мне рассказывали несколько версий его происхождения. Согласно одной из них, „Килл Девил" — название старинного колдовского зелья. Но мне больше правится другая. В старые времена индейцы собирались на этих холмах, и колдун-врачеватель убивал нечистую силу, навлекшую несчастья на племя.

,Да, — подумал я, — эта версия мне больше по душе. Я и сам тут для этого — убить в себе всех бесов".

Спустившись по лестнице, я поплелся, с трудом волоча ноги, по влажному песку — к самому краю пляжа, туда, где волны наползали на берег, оставляя на нем мягкое кружево пены. Усталая чайка едва шелохнулась, когда я проходил мимо нее.