Рорк улыбнулся и вынул из кармана серую пуговицу, оторвавшуюся от ее до невозможности уродливого костюма в их первую встречу.

— Вот видишь? — сказала Ева, сама не понимая, почему эта дурацкая пуговица так ее растрогала. — Влюбленные хранят всякие вещи. Романтические напоминания.

— А что хранишь ты?

Ева вытянула из-за ворота цепочку с бриллиантом в форме слезы.

— Кроме как для тебя, я б такое ни за что не стала носить. И… Это уже совсем неудобно…

— О, есть еще что-то?

— Черт. Я устала. Болтливой от этого становлюсь. У меня лежит одна из твоих рубашек.

— Моих рубашек? — Лицо Рорка выразило полнейшее недоумение.

— Да, в комоде лежит, под всякой другой одеждой. Ты мне ее одолжил тогда утром после нашей первой ночи. Вроде как она до сих пор тобой пахнет…

На секунду все заботы, отпечатавшиеся на его лице, как рукой сняло.

— По-моему, трогательнее этого ты мне в жизни еще ничего не говорила.

— Ну, должна же я была тебе чем-то отплатить. К тому же у тебя рубашек столько, что хватит бродвейскую труппу одеть. Так как, поможешь мне здесь все перевернуть?

— Что за вопрос.

Начала Ева с комода. Дешевый тонкий пластик под дерево только подтвердил, что для той, что здесь жила, это был не дом, а всего лишь перевалочный пункт, хуже мотеля.

«Это даже не мебель, — подумала она, — так, чемодан-переросток с ящиками».

Она выдвинула один наугад и поняла, что на свое нижнее белье мать потратила в разы больше, чем на то, в чем оно хранилось.

Ева протянула руку, но тут же отдернула. Сама мысль о том, что нужно прикасаться к этим кричащим, ярким вещам, была ей отвратительна.

«Хватит думать о том, чье это, — мысленно приказала она себе. — Это здесь совершенно ни при чем. Думай о том, для чего ты это делаешь, для дела».

Она принялась рыться в содержимом, вытаскивать ящики, проверять боковины, днища, задние стенки.

Не заставь она себя не думать об этом, в голове у Евы сложился бы образ женщины, посещавшей — или обчищавшей — лучшие бутики и магазины и, несмотря на это, все равно умудрявшейся выбирать все самое безвкусное.