Он пришел в себя от резкого окрика и припустил вперед, перепрыгивая через ступеньки, но при этом не забывая держаться позади Пола и смотреть себе в ноги.

— Простите великодушно, сэр, масса Пол.

Может, стоило добавить комплимент, сказать Полу, что дом просто заворожил его своим великолепием? Стены его, однако, оказались вовсе не такими уж идеально белыми. Амос заметил, что штукатурка кое-где облупилась, а в самом низу, у земли, начала расползаться плесень. Ветерок принес пару листьев, которые, прошуршав по полу террасы, застыли меж двух стоявших на ней дубовых кресел-качалок. Но оконные стекла блестели, а ставни казались такими тонкими, что Амос невольно задумался, как за ними могло твориться нечто ужасное. Разве льнул бы так плющ к предавшей его возлюбленной?

Амос понимал, что как только Пол переступит порог, выбора у него не останется. Но сейчас еще можно было повернуть назад. С него, конечно, семь шкур спустят, но это ничего, заживет. Может, вот почему тубабов так привлекала жестокость? Потому что люди вроде как способны переносить и лицезреть любые муки и остаться невредимыми? Это если не брать в расчет шрамов, конечно. Те-то, ясное дело, покрывали их тела, как кора деревья. Но такие шрамы не самые страшные. Хуже те, которых не видно, — те, что полосуют разум, выжимают душу, бросают тебя под дождь, словно младенца, голого и беззащитного, вопящего, чтобы капли перестали на него падать.

Со всем возможным почтением Амос переступил порог Большого Дома и немедленно ощутил себя маленьким и грязным. Забывшись, он поднял глаза к потолку. Ну и высокий, и на цыпочки встанешь — не дотянешься. И ни пятнышка грязи нигде, сколько ни приглядывайся — а уж он-то приглядывался.

— Поторопись, — окрикнул Пол, прервав его мысли. — Почему вы все такие медлительные?

Но иди Амос хоть чуточку быстрее, он непременно налетел бы на Пола или оказался с ним рядом, что тоже считалось преступлением. Пришлось перестроиться на ходу и вместо одного длинного шага делать два коротких. Пол остался доволен.

Краем глаза Амос увидел Мэгги. Та смахивала пыль с кресла, на котором лежала вышитая подушка. Амосу издали показалось, что изображает вышивка Галифаксово хлопковое поле в самый полдень, когда солнце стоит высоко-высоко, а за сборщиками строже всего следят. Горло в эти часы так пересыхает от жажды, что, кажется, вот-вот пойдет трещинами и рассыплется на кусочки, но надсмотрщики глядят на тебя так, чтобы ты и думать не смел передохнуть чуток, всем своим видом напоминая, что могло быть и хуже. Ты мог бы рубить тростник, рискуя отхватить тесаком ногу или руку. Мог попасть в доки с мужчинами, которые давно одичали без цивилизации и перестали отличать одну дырку от другой. Мог добывать индиго, навсегда выкрасив ладони в синий. Мог попасться в лапы врачей, которым опыты ставить сподручнее всего на трупах. Так что благодари судьбу, что ты всего лишь сборщик хлопка, а иногда постельная грелка. Могло быть и хуже.

Амос гадал, не на него ли это Мэгги так злобно зыркнула. Не так уж часто они общались, и он вроде ничем не успел заслужить подобного отношения. Насколько он знал, Мэгги дружила с Эсси — должна была сообразить, что все это он делает ради нее.

Неужели она не понимала, что его нынешнее унижение впоследствии обернется величием? Пожалеет еще, что этак сердито косилась на него, пока он шел вслед за Полом в комнату, дверь которой теперь захлопнулась за ним. Узнай она, какой хитроумный план он придумал, и непременно восхитилась бы. Они заключат сделку, пускай не открыто, пускай негласно: Пол растолкует Амосу учение Христа, хоть это и запрещено законом, он же в обмен убедит народ с плантации, что повиновение лучше бунта, ведь земные блага не идут ни в какое сравнение с благами небесными. И во всей Пустоши никто и никогда не поднимет нож на хозяина или хозяйку.

Больше того, ему и упрямство изжить удастся. А ведь Самуэль и Исайя выбрали воздержание из чистого упрямства, разве нет? С бабенками, которых к ним подсылали, все в полном порядке, Пол сам уже это доказал. И не могут ведь они оба быть бесплодными! Значит, они просто из вредности не дают Полу осуществить свой план и приумножить собственность. Хотят, чтобы род их прекратился, будто надеются таким образом избавить потенциальных отпрысков от якобы выпавших им самим страданий.

Ха! Слава Господу! Иисус победит то, с чем не справился кнут. Вот и славно!

Но и это было не все. В промежутках между буквами прятался дух. А это кое-чего да стоило. Амос знал, что вместе с успехом к нему придет и власть. Не слишком большая, нет, только не подумайте, что темнокожий вот так запросто способен провести тубаба. Придется доказать, что люди к нему прислушиваются. Доказать, что в Эсси Полу больше нет надобности. Аллилуйя.

А чтобы Пол благословил его, воцерковленный отныне Амос возьмет Эсси в законные жены. Просто перемахнет с ней через метлу — в детстве он не раз видел, как такое проделывали его сородичи. Сначала, конечно, нужно будет спросить разрешения у Пола. Существуют строгие правила, никакой обряд в поместье без согласия хозяина проводить нельзя. Ясное дело, ни лошадей, ни труб, ни безупречно пошитой одежды им не видать. И гости к ним не приедут, и родители Эсси не отдадут ему ее руку, потому что их самих давно кому-то отдали. А все равно нет в мире зрелища прекраснее, чем воды Язу, спешащие на встречу с великой Миссисипи, чтобы, соединившись с ней, вместе отправиться в долгий путь к Мексиканскому заливу.

Именно от этой последней мысли — а вовсе не от вида кабинета Пола, две противоположные стены в котором от пола до потолка занимали книжные полки, — Амос ахнул. Но Пол улыбнулся, верно, посчитав, что его так впечатлила роскошь, и важно прошествовал за кленовый письменный стол. На столе лежали аккуратные стопки бумаг, справа стояла чернильница, на крышке которой изящно пристроилась ручка. Пол сел и жестом велел Амосу подойти. Тот робко шагнул к столу, глядя в пол и комкая в руках свою несчастную шляпу так, будто хотел изорвать ее на клочки. Пол тем временем зажег свечу в бронзовом подсвечнике.

— Расскажи мне, что ты знаешь о Христе, — приказал он, для чего-то повысив голос.

Амос знал, что Пол любит разглагольствовать (звук собственного голоса его прямо-таки завораживает), а еще обожает цитировать Библию, не заботясь о том, хотят его слушать или нет. Эсси рассказывала, что, когда к ним с Рут съезжаются гости, Пол так и норовит подсесть им на уши. В дни приемов в Большой Дом сзывали как можно больше народу. И всех рядили в лучшие платья, чтобы гости восхищенно ахали и восторгались, как прекрасно белое смотрится на черных. По словам Эсси, они так на них таращились, словно подобный контраст отчего-то их успокаивал.

И ведь все видели, все, рассказывала она. Как гости зевали, закатывали глаза, доставали часы из нагрудных карманов, прикидывались, будто им пора ехать, — словом, всеми доступными способами показывали, что им уже обрыдло слушать. А Полу хоть бы что. Верно, думает, раз уж они явились к нему в дом, пускай за честь почтут услышать слова, которые сам Господь вложил ему в рот.

Амос и еще кое-что заметил — с каким удовольствием Пол рассуждал о приумножении, превосходстве и благочестии на своем родном языке. И в который раз ему позавидовал. Интересно, каково это — просыпаться каждое утро и приветствовать новый день на языке, которым владела твоя мать и мать ее матери? Да что уж там, знать бы хоть, кем эта самая мать его матери была!

— Еще раз хочу подчеркнуть, черномазый, что путь, которым ты решился пойти, не для глупцов. Если ты избран, то отныне навсегда должен быть предан Всевышнему и мне, человеку, который открыл его для тебя.