– Сначала я просто шла по твоим зацепкам. Я знала, что ты постоянно на связи с ОЭН, что тебе приходит информация о передвижениях Оуэнса. И я не ожидала столкнуться с тобой лицом к лицу. Но когда это случилось, воспоминания взяли верх. Я потеряла рассудок, я утратила способность мыслить здраво.

Джек сделала неуверенный шаг навстречу Кэссиди. Слишком сложно было говорить с ней на таком расстоянии. Невозможно было спокойно смотреть, как на лице Кэссиди сменяли друг друга гнев, сомнение и обида. Джек так хотела подойти к ней, обнять и молить о прощении. Извиняться, захлебываясь рыданиями, за ложь, за весь этот чудовищный обман и за то, что позволила ей влюбиться в себя. Джек готова была отважиться еще на один шаг вперед, но увидела, что Кэссиди крепче сжала пистолет.

– Я позволила себе иллюзии, что можно было украдкой побыть это время с тобой, – прошептала Джек. – Чтобы хранить эти воспоминания, как сокровище, когда придется вернуться к своей пустой жизни, в свою уродливую действительность, понимаешь? Я не хотела, чтобы так вышло, Кэссиди. Я никогда не хотела использовать тебя или причинить тебе боль. И сейчас не хочу! Я и помыслить не могла, что оставить тебя будет больнее, чем самое страшное, что мне пришлось пережить. Теперь, мне кажется, я бы с легкостью прошла через все то, что было.

– Хватит ломать комедию, Джек, – в голосе Кэссиди звучала боль.

– Даже если ты не веришь моим словам, – Джек рискнула сделать еще шаг к Кэссиди, – я умоляю тебя, не смей сомневаться в моих чувствах. Может, у меня и были причины выдумать все остальное, но это… к чему мне лгать об этом? Что я получаю, признавшись, что люблю тебя?

– Да ты все что угодно готова сказать, лишь бы остаться в живых. И, похоже, у тебя это получилось, – произнесла Кэссиди упавшим голосом.

Джек сделала еще шаг вперед, между ними оставалось не больше полуметра. Она видела, что в глазах Кэссиди были слезы, видела, как та боролась с собой, пытаясь сдержать рыдания. Мысль о том, что она причинила Кэссиди боль, была для Джек невыносима. Как можно было стоять и смотреть на Кэссиди в таком состоянии, когда безудержно хотелось обнять ее.

Сжав кулаки, она бессильно всплеснула руками и отвернулась.

– Думаешь, я поверю, что ты меня любишь? – наконец, проговорила Кэссиди. – Ты, кроме себя, никого не любишь, именно поэтому ты достигла совершенства в самосохранении.

Джек знала, что Кэссиди имела в виду весь обман, на который Джек пустилась, чтобы спасти свою жизнь.

– Неправда! Я ненавижу себя, какой я стала. Я ненавижу свою жизнь. У тебя достаточно тонкое восприятие, чтобы увидеть это в моих глазах, я же знаю. Я видела, тогда в Ханое, ты это почувствовала. И чувствуешь сейчас.

– В одном ты права, – отстраненно проговорила Кэссиди. – Действительно, невозможно понять, что такое боль, пока не доверишь свою жизнь кому-то близкому и не узнаешь потом, что все это было гнусной ложью.

Этот был самый сильный удар, какой Джек получала в жизни.

– Прошу, не говори так. Я знаю, как сильно ты хочешь верить мне. И ты можешь, Кэссиди.

– Как я могу хотеть тебе верить, Джек?

– Можешь. Потому что я не одинока в этом. Потому что ты тоже это чувствуешь, – по щекам Кэссиди бежали слезы, лицо Джек тоже было мокрым. – Я знаю, что ты хочешь любить меня так же, как я все это время любила тебя.

Джек сделала еще шаг. Они почти касались друг друга.

– Черт бы тебя побрал, Джек, – вскрикнула Кэссиди и бросила пистолет на кровать. – Я не могу. Я не могу.

Она утерла слезы, размазывая макияж.

– Уходи. Прошу тебя, уйди отсюда, уйди из моей жизни.