Пока Мэррок ждал снаружи, я вытерлась полотенцем, затем надела свои чёрные кожаные штаны и кофту с длинными рукавами.

Я не могла заставить себя снова натянуть оледеневшие носки, так что пошлёпала босиком. И, похоже, Мэррок предугадал мои нужды, потому что оставил для меня пару тёплых шерстяных носков и чёрные женские ботинки. На размер больше моего. Интересно, кому они принадлежали.

Обняв себя руками, я вышла в коридор, где Мэррок ждал с моей курткой. Он прислонился к стене и выглядел совершенно будничным, словно вовсе не видел меня голой.

Он уже не носил лохмотья и переоделся в серую хлопковую футболку, пару чёрных брюк и чёрную куртку с меховой оторочкой. В одной руке он держал небольшой блокнот. Он поманил меня, затем зашагал по коридору.

Я следовала на расстоянии, оставляя между нами добрых четыре метра. Мы миновали холл с пылающим камином. Затем он повёл меня к лестнице, и мы спустились в затхлый подвал. Вскоре мы ушли ещё глубже в старые каменные туннели.

Наконец, Мэррок остановился перед гигантской парой дверей. Плотно покрытые рунами и почерком с завитушками, они явно были сотворены с помощью могущественной магии. Двери не имели ручек, но когда Мэррок положил ладонь на одну из них, та медленно отворилась со скрипом. Он скрылся в тёмном помещении, и я пошла следом.

При этом я испытала благодарность за куртку и ботинки; здесь царил настоящий зимний холод. И абсолютная темнота. Я только-только перестроилась на ночное зрение, и тут во тьме расцвело пламя. Мэррок постепенно зажигал свечи в канделябре, которые озарили помещение, оказавшееся намного крупнее, чем я ожидала.

Три из четырёх стен занимали древние книжные шкафы из красного дерева, тогда как четвёртая стена полностью отводилась под огромный каменный очаг. Пол состоял из скалы, но большая его часть была застелена толстыми персидскими коврами. Интерьер разделялся примерно пополам дубовым столом, стоявшим поближе к очагу, и кожаным диваном, расположившимся лицом к книжным шкафам. С горящими свечами здесь было вполне уютно.

Я подошла к ближайшему книжному шкафу, и у меня дух перехватило от восторга. Книги были очень старыми, все из периода до Рагнарёка. О некоторых (вроде «Джейн Эйр») я слышала, другие оказались совершенно новыми для меня. Тут имелась целая полка книг, написанных на древнескандинавском, а другая полностью отводилась под тонкие конверты со странными картинками.

Я вздрогнула, когда комната внезапно заполнилась музыкой. Повернувшись, я увидела, что Мэррок отходит от граммофона.

Я знала о таких приспособлениях, но никогда не видела и не слышала, чтобы где-то сохранился работающий экземпляр. Это звучало совсем как моя маленькая флешка, но с приятным потрескиванием. Голос мужчины с пластинки заполнил помещение. Низкий и насыщенный, он пел на незнакомом мне языке.

Бутылки янтарной жидкости стояли на столе из красного дерева, и на стекле горели руны. Виски, подумала я. Мэррок откупорил одну бутылку, затем налил два бокала неизвестного содержимого.

Он подошёл ко мне и передал один из бокалов. Когда я выпила, жидкость обожгла моё горло. Но Мэррок, похоже, наслаждался этим и прикрыл глаза так, словно пил нектар богов.

— У тебя есть Рик Ролл? — спросила я. — Музыка.

Мэррок открыл глаза и на секунду выглядел так, будто я испортила его удовольствие. Затем выгнул бровь, и его губы дёрнулись в лёгкой улыбке. Он наклонился и нацарапал в своём блокноте. «Это Лучано Паваротти».

Как будто это всё объясняло.

— Ладно, — сказала я. — Но я-то просила Рика Ролла.

Его губы поджались в линию, и он написал: «Паваротти был классическим тенором. И я бы попросил тебя больше никогда не петь в моём присутствии».

— Хмм… Думаю, я не склонна заботиться о твоём комфорте, поскольку я твоя пленница, и ты заточил меня здесь. Видимо, ты обречён слушать мои музыкальные таланты, пока не отпустишь меня на свободу.

Когда первая песня завершилась, женский голос заполнил комнату. Я слышала предостаточно женских песен, но в её голосе жила осязаемая тоска — это всё равно что слушать влюблённого соловья. Я никогда не слышала ничего столь прекрасного.