— В ночь солнцестояния кто-то должен умереть. Либо невинный, либо виновный.

— Ну и кого ты замочил? — спросил отчим почти весело — этот бандитский юморок лет десять назад совершенно очаровал мою мать.

Мое удивление все росло: мало того что Вильбуа знал Пьера, но, оказывается, ему было не впервой являться по вызову дня выполнения грязных поручений.

— Пока никого, но сегодня ночью ты мне понадобишься, — ответил Пьер.

Он стянул шапку и перчатки, и красноватый свет факела озарил его породистое аристократическое лицо. Ему еще не исполнилось шестнадцати, но он уже был выше Вильбуа как минимум на десять сантиметров и впервые в жизни отчим показался мне низеньким, даже каким-то приплюснутым, словно раздавленным самой ситуацией, присутствием Пьера, той западней, которую Пьер ему приготовил… а может быть, не ему, а мне? Я не успел додумать эту мысль до конца — между ними с каждой секундой росло напряжение, и разговор уже шел на повышенных тонах.

— Мать твою, Пьер, что еще за херню ты собираешься учинить? С каких это пор тебя интересуют солнцестояния и прочая погребень? Я-то думал, ты хочешь позабавиться, и больше ничего, — Вильбуа смолк, но сразу добавил: — Как я.

И в эту секунду вся моя ненависть, которая терзала меня с детства и отравляла все юношеские годы, не угасая ни на минуту, поскольку питалась надеждами на будущую месть, которые я лелеял целыми часами, взорвалась, как вулкан, тлевший долгие годы, — и мою душу, словно лава, затопило невероятное отвращение. Несмотря на холод, мне стало жарко. Шарф меня буквально душил.

— Я не собираюсь учинять никакую херню, — ответил Пьер презрительным тоном. — Каждое мое действие имеет смысл, ты этого еще не понял? Так или иначе, уже поздно: ты в это замешан.

Со своего наблюдательного пункта я не мог различить лица Вильбуа, но услышал, как тот возмутился:

— Это во что еще?

Пьер высоко поднял факел и закричал:

— Пора!

Мы бесшумно вышли из своих укрытий — лишь снег посыпался с веток, нарушив застывшую красоту пейзажа.

— Что за…

— Оставайтесь, где стоите, — приказал Пьер, — и в этот момент я ощутил всю интенсивность бушующей в нем силы.

Мы застыли. Вильбуа оглядел всех по очереди и, конечно же, узнал. Он был доверенным лицом Талько, а значит, и Андреми, и наверняка видел родителей моих товарищей по оружию на том или ином сборище. Затем он повернулся и увидел меня. Мы обменялись взглядами, в которых сквозило обоюдное отвращение, но Вильбуа не сказал ни слова. Даже удержался от непроизвольного «Ты?..». Мы с ним никогда, НИ-КОГ-ДА, как говорила мать, не обменялись ни единым словом. Думаю, даже мое имя застряло бы у него в горле.

— Мы пока еще невинны, ты знаешь? — произнес Пьер почти сочувственным тоном.

— Это вы-то? — хмыкнув, сказал Вильбуа.

Не обращая внимания на эту реплику, Пьер продолжал:

— В ночь солнцестояния нужно пролить кровь невинных… чтобы себя ею запятнать. Но лишь виновные могут запятнать невинных, не так ли? Он взглянул в глаза Вильбуа и добавил: — А мы невиновны… пока.