– Ты меня не слушала, что ли? Чтобы его снять, я должен пожертвовать тем, чем дорожу больше всего, и останется то, что для меня не так ценно. Кроме того, это лишь частичное снятие проклятия, а не истинное.

Я прожигаю его взглядом.

– И чем же ты так дорожишь, что не готов самостоятельно избавиться от проклятия?

Он обводит себя жестом.

– Разве не очевидно? Моей неблагой формой. Чтобы самому снять проклятие, мне необходимо пожертвовать волчьим обликом и до конца жизни находиться в человеческом, оставив только бессмертие, магию и память.

– И разве это плохо?

– Жизнь не имеет смысла, если придется ее провести – особенно вечную – в уродливом человеческом теле, – возмущается он, сморщив нос. – Даже магия не будет меня радовать, если я не смогу обращаться в волка.

Уродливое человеческое тело. Неужели он на самом деле так тщеславен? Я оцениваю короля, его растрепанные волосы, непослушную бороду и пытаюсь отыскать спрятанного под ними молодого человека. Пускай он утверждает, что с начала действия проклятия начал стареть, возраста ему добавляет лишь неопрятность и отсутствие ухода за собой. Не сказала бы, что он привлекательный, но уродливым его тоже не назвать. По крайней мере, внешне. Чего не скажешь о его характере.

– Ты мог бы… ну знаешь, выглядеть пристойно. Кто знает, вдруг ты даже понравился бы себе в этом облике.

Он склоняет голову набок, будто я горожу какую-то несусветицу.

– Невозможно. Ты меня видишь? Я… омерзительный. Отталкивающий. – Его лицо морщится от отвращения. – Человек.

– Стой… так ты считаешь себя уродливым из-за того, что выглядишь… как человек?

– Ну конечно.

Меня едва не разбирает смех. То, что я посчитала тщеславием, на поверку оказывается предубеждением.

– Так ты всех людей считаешь уродливыми, раз говоришь так о себе? Если так, то, наверное, и меня считаешь страшной.

Он осматривает меня с ног до головы.

– А не должен?

Мои щеки покрываются румянцем.

– Я практически готова обидеться.

– Не стоит испытывать ко мне чувств, человечишка. Я к тебе что-либо чувствовать не намерен.