Данила пододвинул карабин. Рации в партии не было, но перед выходом в маршрут пришло предупреждение о побеге со строительства дороги, и Данила с тревогой посматривал то на идущего, то в сторону костра. Вдруг его прошила холодом страшная мысль: а если придется стрелять в этого человека? Что, если он вооружен, а поблизости притаились дружки, отправив одного на разведку: рядом с дымом могла быть еда, оружие, даже лошади.
Данила снял шапочку со взмокшей головы, вытер лоб. Струйка пота скатилась вниз по позвоночнику. Он заставлял себя успокоиться, но мысль: «а если придется стрелять!» – смяла его. Предупредить бы Вертипороха или, еще лучше, незаметно пробраться к нему! Вместе они что-нибудь придумали бы, но Вертипорох дымил за сопкой.
Данила ждал, плохо чувствуя сталь карабина. На всякий случай (только попробовать) приладил ложе к плечу, пока в прорези прицела не мелькнула приближенная напряженным зрением фигура. Он узнал Чебакова! Обругал себя – Чебакова, Рощина и Остаповского они и ждали, задымив всю долину. Господи! Как он растерялся, в секунду потеряв способность соображать. Не замечая катившихся по склону из-под ног камней, он ринулся вниз, крича и размахивая руками, каким-то краешком сознания зацепившись за вчерашние слова Вертипороха: «А ты видел, как человек, начальник?»
Чебаков напоминал лешего. С похудевшего лица затравленно сверкали глаза.
– Третьи сутки плутаю. – Чебаков опустился на землю. – Рощин сказал идти к вам. Завьючили образцы, и я ушел, а они остались еще на день. Не вернулись?
– Лошади где? – Данила опасался новых неприятностей.
Чебаков показал рукой в сторону долины.
– Возьми Корякина, сходите вместе, – предложил Данила.
– Не надо, начальник! – Чебаков завертел головой. – Я сам! Только чаю попьем.
Он ушел, а Данила направился к Вертипороху. Если Рощин с Остаповским не объявятся до вечера, придется терять время.
Данила медленно поднимался по склону и тут заметил справа, в седловине, оленя, который настороженно внюхивался в лесные запахи. На счастье, ветер дул в его сторону. Данила поднял карабин, чувствуя, как в висках пульсирует кровь, нажал на курок и услышал сухой щелчок бойка. Олень вздрогнул, отбежал и остановился, подставив бок. Целясь, Данила увидел в прицел удивленный взгляд коричневых оленьих глаз. На этот раз выстрел прогремел хлестко. Данила понял: попал! Из кустов сломя голову вырвались две куропатки и унеслись, громко хлопая крыльями. Олень подбежал к кромке седловины, упал, поднялся, но прогремел второй выстрел, и он на трех ногах неловко запрыгал по склону к ручью.
Данила бежал следом гигантскими шагами. Упал, больно ударившись о камни, вскочил и понесся дальше. Незнакомая ярость гнала его вслед за раненым зверем, пульсируя в висках только одной ясной, бьющей наотмашь мыслью – добить! Он увидел, как олень свалился в ручей и пытался встать, держа голову над водой. Задыхаясь, подбежал, остановившись метрах в десяти, дослал патрон в патронник. Олень по-прежнему держал беззащитную голову над водой и смотрел на человека с пристальной неподвижностью. Данила увидел в его глазах, или ему показалось, удивление. Он вдруг вспомнил свой страх, поразивший его совсем недавно.
«Неужто тот страх теперь переместился в оленью голову? Шалишь!» – отбросил сомнения Данила и нажал на спуск.
Скинув штормовку, вошел в ледяной ручей, распаляя себя воинственными криками. И хотя никогда не сталкивался с тем, что ему предстояло, знал, что собирается делать. Он так хотел. Теперь его слабость побеждена, он спешил убедить себя в этом и не хотел идти за помощью. Вспомнив, чему учили его Корякин с Вертипорохом, вытащил нож. «Ну! Давай!» – кричал он, стараясь победить в себе чувство омерзения. Тяжело сопя, разрезал олений живот и, давясь тошнотой от запаха плоти, в которой еще теплилась жизнь, выгреб кишки, вырезал сердце и печень, бросил их на куртку. Отволок тушу к кустам, снял рубаху, привязал ее к сухостою для ориентира и двинулся к лагерю.
– Ай да начальник! – воскликнул Корякин.
Он взял двух лошадей и отправился за тушей. Вертипорох внимательно посмотрел на Данилу, начал мостить козлины, шкурить жерди и палки для копчения. Вскоре вернулся Чебаков.
Вертипорох сварил ведро супа. После обеда, порезанную длинными ломтями, посоленную оленину нанизали на ошкуренные ветки из тальника, на козлы положили длинные жерди, поперек на них – мясо, снизу Вертипорох поддерживал не жаркий, но дымный костер, подкладывая сухой тальник. Через несколько часов у них будет полусухое копченое мясо, пригодное для хранения. Переход обещал быть сытым.
Вечером Данила взял карабин и ушел на берег ручья. Хотелось побыть одному. Он разжег костерок. От огня веяло теплом и спокойствием. Ветер стих, в молочно-розовом небе светлым мазком повисла луна. В огне Даниле чудились то идущий по долине Чебаков, то голова оленя и его удивленный взгляд. Он знал, что этот день затаится в нем, ожидая подходящего момента, чтобы напомнить о себе.
«Ерунда!» – громко сказал Данила и выстрелил в небо. Тишина вздрогнула, прорвалась раскатами, какое-то время слышались разные звуки, которые, затихая, становились продолжением тишины. Данила загасил костер и пошел в лагерь. Он начал сближение с этой землей.
Рано утром появились Рощин с Остаповским. Их накормили бульоном, напоили чаем, и оба тут же уснули. Данила и Вертипорох пошли осмотреть дорогу на перевал.