Глава 24

Я смотрела на сообщение Кристиана и проклинала все на свете за такое рождественское утро. Это официально худшее утро за всю мою жизнь. Даже то, в которое я сломала руку не было таким отвратительным, со вкусом горечи и желчи на языке, будто в меня впихнули стакан бензина, который почему-то не убивал, а только и ждал, что его подожгут.

Почему он думал, что я приду? Почему он даже допускал мысль о том, чтобы сначала разорвать все, что между нами было, а затем написать всего одно сообщение? Почему он считал, что одна просьба “поговорить” заставит меня прийти? Он либо идиот, либо безнадежный идиот!

Это злило. Просто до безумия злило, отчего я каждый раз порывалась высказать все, что я о нем думала. И слова там были совсем не лестные. Несколько раз я почти отправила сообщение, состоящее из одних лишь нецензурных конструкций, которое закончилось чем-то вроде объяснений, как добраться в одно не очень приятное место. Но в итоге я все стерла. Даже его сообщение. Взяла и удалила, оставив это там, где оно и должно быть — в прошлом, а потом вышла из квартиры, намереваясь успеть приехать к родителям до обеда, иначе младшая сестра съесть меня за опоздание.

И я почти успела, задержавшись на выезде из города. Но Вере было достаточно и этого, чтобы открыть дверь с небывалой серьезностью на лице и почти убийственным взглядом. Правда, это быстро сменилось крепкими объятиями и искренней радостью, которая отразилась и на лице отца.

— Наконец-то цветочек вернулся в клумбу, — пошутил папа, сгребая меня в охапку, едва не раздавив.

— Я даже не буду шутить в ответ, — рассмеялась я.

— И не надо, мы уже почти умерли с голода. Твоя мама отказалась нас кормить, пока все не будут в сборе, — проговорил он, выпуская меня из объятий и позволяя рассмотреть отросшую рыжую бороду, короткую стрижку и яркие зеленые глаза, вокруг которых расположилась россыпь мимических морщинок, выдающих с головой его задорный характер. До этого момента я даже не думала, что настолько сильно соскучилась по этой атмосфере, и Рождество казалось мне самым лучшим поводом, чтобы вернуться в дом, в котором прожила почти всю свою жизнь. Было тепло возвращаться сюда, даже несмотря на бесконечное недовольство мамы. Я все равно знала, что здесь есть те, кому на меня не все равно, те, кто из года в год находились рядом и делали все, что могли, чтобы на наших с сестрой лицах красовалась счастливая улыбка. И почему-то, сидя за столом, посмеиваясь с шуток папы и изречений Веры, под рождественские фильмы на фоне, на сердце становилось легко, будто раны затягивались. Я искренне смеялась, на какое-то мгновение возвращаясь в атмосферу детства, беззаботности и легкости, и даже ни разу не метнувшись в мыслях к Ротчестеру и его сообщению. До момента, пока о нем не заговорила Вера, когда после обеда мы разлеглись на большой кровати в ее комнате.

— А как там твой красавчик препод? — сестра любопытно уставилась меня, почти прожигая дыру в свитере. Я уставилась в нежно-розовым потолок, украшенный цветочными гирляндами.

— Не знаю.

— О нет, — Вера всплеснула рука, выпучив глаза, — только не говори, что вы расстались, — я в ответ только пожала плечами, воспроизводя в голове текст его сообщения.

— Это худшая новость за все время. Хуже только то, что мама не разрешила мне бросить художественную школу.

— И правильно сделала.

— Тогда я запрещаю тебе бросать этого парня, — заявила она, гордо вздернув подбородок и сложив руки на груди.

— Если бы все было так просто.

— И из-за чего вы расстались? Если ты здесь, не в слезах, без вещей и криков, что твоей жизни конец, то это не из-за того, что кто-то узнал и тебя отчислили. Значит, это какая-то тупость.

— Не знаю, он просто пришел и сказал, что нам нужно все прекратить.

— А причина?

— Изи, так нельзя, — перековеркала я, рассмеявшись из-за своего же поведения. Вера с серьезным лицом нависла надо мной, будто собиралась хорошенько треснуть.

— И ты не стала выяснять реальную причину? — я отрицательно покачала головой, — Мда, Изи…