Глава тридцать шестая

Она наблюдала за его лицом, пока они возвращались в Абердин – челюсть сжата, рот превратился в угрюмую линию. Она понимала, что он должен чувствовать: предательство. Он был одним из самых замкнутых людей, которых она когда-либо знала, и, возможно, одним из самых раненых. Он держал себя в руках много лет, заворачивая эти раны в бинты слой за слоем, а затем скрывая их за грубым поведением, чередуя сарказм со стоицизмом. А теперь он чувствовал, как все эти бинты сорвали перед тремя незнакомцами, и все это руками женщины, которая утверждала, что любит его. Для такого человека, как он, это было самым большим унижением.

И все же он любил ее. Она это знала, несмотря на его нежелание произносить это слово. Знала по тому, как он касался ее, по тому, как он смотрел на нее, когда ему казалось, что она спит. Иногда посреди ночи она чувствовала на своей шее его теплое дыхание, быстрое и рваное, и тогда он скользил рукой под простыню до тех пор, пока его пальцы не оказывались под ее бедром, нуждаясь лишь в контакте, не более того. Только тогда его дыхание замедлялось и становилось глубже, а тело расслаблялось для сна.

Она не знала подробностей его тревожных снов, но понимала, что он находит в ней утешение. Утешение от декатексиса, его неисчерпаемой скорби. По Райану младшему и, возможно, по Ларейн тоже. Конечно, и по Томасу Хьюстону. Вся эта скорбь и чувство вины… Они мешали ему открыто и беззаветно любить. А теперь он чувствовал себя преданным, потому что некоторые их секреты были раскрыты. Он был человеком, который мерил себя по своим секретам и тому, насколько успешно он их скрывал.

И что же он почувствует, если узнает о соглашении, которое она заключила с их командиром, его протеже? Двойное предательство. Она жалела, что пошла на эту сделку с Иудой. И молилась, чтобы он никогда этого не узнал.

Если бы только она знала его до всех этих трагедий. Каким он был в детстве? Любил ли он бейсбол и рыбалку, все эти полицейские сериалы по телевизору? Она так мало знала о его прошлом. Доживут ли они когда-нибудь до того дня, когда смогут лежать в объятиях друг друга и признаваться в сокровенных тайнах, которые больше никто никогда не узнает? И если да, то сможет ли какая-нибудь любовь пережить такие откровения?

– Думаю, нечестно винить женщину в том, что она по секрету сказала что-то своей маме и бабушке, – проговорила она едва ли громче, чем шум кондиционера.

Он быстро повернул голову, несколько секунд смотрел на нее, потом снова отвернулся к лобовому стеклу. Беспощадная линия его рта так и не поменялась, но ей показалось, что его глаза чуть смягчились, хотя, возможно, это была всего лишь печаль. Заговорила она только минуту спустя.

– Я сделаю все, что ты захочешь, Райан. И пойду туда, куда и ты. Но я не верю, что такой человек, как ты, сможет просто забыть о тех семи девушках.

Тогда дрогнул его правый глаз, тот, что иногда терял фокус, а иногда слезился, когда Райан нервничал или переживал. На краешке этого глаза был крошечный шрам – итог той аварии, что забрала его маленького сына. Она знала, что его сын всегда был с ним – вечная, безжалостная, сильнейшая боль, незаживающая рана.

Словно почувствовав ее взгляд и мысли, он на мгновение оторвал правую руку от руля, приложил указательный палец к шраму, дважды потер его и снова вернулся к рулю. Помимо этого никакого ответа не последовало.

Через несколько минут он уже подъехал к дому ее бабушки. Поставил машину на стоянку. Заглушил двигатель. И сел, уставившись на дверь гаража. Она ждала.

– Какая странная шайка, – наконец произнес он. И затем добавил с легким смешком: – «Отступники пещеры Да Винчи». Отступники точно запоминаются, да?

– Хойл в точности такой, каким ты его описал, – улыбнулась Джейми.

Он тоже улыбнулся, но продолжал смотреть на гараж.

– А особенно библиотекарша, – сказал он. – Кто-то пытается привлечь мое внимание? Люди правда ведутся на подобную чушь?

Она знала, что ему не нужен был ответ – он сам все для себя решит. Поэтому через несколько секунд она сказала ему:

– Я думала, что это должен был быть обед. И где еда?

Тогда он посмотрел на нее и по-настоящему улыбнулся. В его глазах читалось извинение.