– Ник Юсупович-сан, я не совсем пони…

– Ты воскрес через сутки.

– …маю… ЧТО?!

– Ты не ослышался, мой мальчик. Ты воскрес слишком рано – на следующий день после пожара и серебра. Понял?

– Н-нет…

– Правильно, исповедоваться потом будем… Копы у тебя на хвосте, мой мальчик, за пониже спины, считай, кусают. В розыске ты, и статья тебе весьма несладкая ой как светит, и не просто так, но по поводу. Ты в бегах теперь!

– Я не совсем…

– Не перебивай! Мальчишка! Не любят на крио-зоне нашего брата-профессионала… А ты ещё кочевряжишься… Ныряй, я сказал!!

Акира подчинился: а что, собственно, оставалось делать? Стараясь не запачкать кожаные брюки и не зацепиться плащом за арматурные прутья оплётки колодца и мысленно – чётко! – представляя Спираса согнувшимся в гомосексуальном пассиве: эх, поставить бы начальство в замысловатую разножку из «Камасутры» и показать, что есть любовь к ближнему – без вазелина!..

– Чо скалишься?! Шевели поршнями!

Акира вздохнул так, что излишками кислорода сдавило желудок – и прыгнул. Естественно, вниз. В темноту. И воткнулся амортизаторами ботинок в горизонтальную поверхность первого уровня канализации Вавилона:

– А теперь куда?

– Туда же и ниже. На тридцатом пролёте – смотри мне! внимательней считай, Лобачевский! – свернёшь по коридору направо и до упора. Там разберёшься – по обстоятельством и согласно моему плану. Деньги есть?

– Есть.

– Пошёл. Доплывёшь до станции маршрутных дирижаблей, билет у тебя во внутреннем кармане плаща. Прыгнешь и спрячешься в Гаражах.

– Доплыву? В Гаражах?!

– В Гаражах. Аборигенам скажешь: «Узбек просил помочь». Не высовывайся, я тебя сам найду, как только копы-досин успокоятся.

На шаткой площадке третьего уровня подземелья Вавилона Акира остановился. Задумался. И крикнул вверх, в гнилой металл перекрытий:

– Ник Юсупович-сан, позвольте поинтересоваться!

– Валяй!