– А потому что у него цель в жизни была! Потому что он мечтать умел! И знал, что способствует достижению цели, а что может свести в ноль все усилия! Понимаете, к чему я клоню, а?
– К тому, что долгая, кропотливая и трудная учёба в академии может пойти слону под хвост из-за одного неверного шага?
– Так точно, дорогой мой Масами! Всё-таки интеллектом вас Будда не обидел… – Спитфайр закурил. – Кстати, насчёт последней пары: Волошин выстрелил в воздух…
– …а Гумилев промахнулся.
– Нехорошо, Масами, перебивать старших по званию. Но ответ засчитывается. Ибо верен… Всех жду в депо через час. Большая просьба: не опаздывать. А с вами, господа… – Ник Юсупович повернулся к Джамалу и Акире. – С вами будет отдельный, крайне неприятный разговор.
…и разговор был действительно неприятным.
11. УАМАБУШИ
– Чужие, они, знаешь, вообще. Не наши какие-то. Больно наглые. Чо кривишься? Наглые-наглые. Кафе свои понастроили, травят народ дрянью всяческой. Разной. Лягушками этими паскудными. Вот ты, Орестовна, пробовала лягушек? Ужас какая дрянь – жрёшь её, а она из-под майонеза кетчупом квакает, жалостливо так: ква, ква.
– Ты, Петровна, свисти, да не пересвистывай. Нормальные хлопцы, Чужие-то. Моя онучка, Марьяшка, за Чужого-то выскочила и довольна и не нарадуется: не гулящий, не курить, не пьёть, в карты не играеть – совсем! – религия у них, понимаешь, хвилосохвия не позволяеть – в карты-то. Вот помню, мой Васыль-Васылёк частенько бывало умантюлит в прехверанс да на всю ночку – и аванса как не было. И вдрободан. До синих веников. Лыка не вяжет. А ему на первую смену, за верстак, болты на звездолёты резать. Уразумела, да? А там строго, о-о, как строго. Так что ты, Петровна, свисти, да не пересвистывай.
Вот ведь заладили бабки – и не спиться им? Дал же Будда соседок, да квартиру на первом этаже не пожалел, да лавочку под окном единственной комнаты вкопал – очевидно, чтоб смирять гордыню и ради ниспослания душевных испытаний и адских мук…
Вот только о муках адских не надо – свежи воспоминанья…
– Орестовна, ты мне очи не отваживай, я знаю, о чём балакаю. Жабы ихние квакают, факт. А что не гулящий, так это ты, Орестовна, надвое сказала. У них, у Чужих, у чинджеров этих окаянных, по два кобелька с кожного боку – под скафандрами, в трусах из фольги – и всегда торчком. А Марьяшка, онука твоя – как есть хворая на передок, всегда доверчиво подол до ух задирала. И моего Мартынчика под себя лагодила, кровинушку мою, единственного внучка. Да только Мартынчик ей фитиля вкрутил, а жениться не пожелал. Ай, молодец какой. Кто ж на такой лярве-то жениться? Она ж со всем городом кувыркалась?! А зятёк твой инопланетный по незнанию окрутился, иммигрант чёртов, нехристь живородящая.
Акира завалил череп поролоновой подушкой и уплотнил щели одеялом. Не помогло: громче кричать принялись. Как на зло! Вот ведь социологи выискались, с политическим душком! Ну, ёлы, что ж делается в этом лучшем из миров?! – если почётные пенсионерки Вавилона обсуждают проблемы межгалактических отношений?!
– Сама ты, Петровна, на передок с гнильцой. Помню-помню твоих ласунчиков. В окошко лазали, да по трубе и пожарной лестнице. Ещё скажи, что неправда. А сама ты по молодости всегда в раскорячку хромала – ноги свести не могла…
– Я?!
– Ты!! Ты – кошка марсианская!! Ещё, небось, до сих пор течка случается?! А?!
– Я?! А ты… а ты…
И вознеслись души, жгутом древнего знакомства скрученные, полетели в рай поношений и гадостного словоизлияния. Всё припомнили: кто ещё в ремесленном ПТУ пряху подруге-сопернице в лапоть совал, а какая стервозина на бабку-кудесницу трёхмесячную стипендию потратила, чтоб чужого парня отворотить да к себе под бочок замаслить. Кто, а?
Всё помянули, должки старинные наковыряли, по залеченным мозолям протоптались – чудно время провели: разругались до колик в боках, едва в седые космы друг дружке не вцепились. Заодно весь дом перебудили, да и Акиру на копыта вскинули – феникс щёлкнул шпингалетами, открыл окно:
– Орестовна? Петровна? Ну, имейте ж совесть, не рассвело ещё, ну дайте ж поспать трудовому народу?!