— Анатолий Зотович?

Миклуха оглянулся. В этот вечер он возвращался с Ветрогонки, окраинного района Козловска, от сладенькой девочки Сонечки, без руля, слегка подшофе. Он передал Кутеповой очередные три тысячи, а за две куплены были у мамаши неловкие, покуда еще скованные стеснением, но оттого и вовсе с ума сводящие ласки нимфетки.

— Анатолий Зотович, как поживаете?

— Отлично, — автоматически ответил Миклуха, и только потом с недоумением различил под скудным желтоватым светом ближайшего фонаря знакомые черты.

— Да-а-а, — протянул Дымков, поеживаясь от вечернего холодка, — а я-то поверил в вас, Анатолий Зотович, жизнь вашу молодую ломать тогда не стал.

— Это вы к чему? — Миклуха насторожился, жуткая догадка стеснила дыхание. — Вам же предлагали не раз благодарность, я вам по гроб жизни признателен и все такое…

— Человека я хотел спасти, Анатолий Зотович! Молодого. Впервые в жизни пошел против буквы закона, и вот что получилось…

— Что получилось? — уже не сомневаясь в нависшей опасности, с деланым изумлением спросил Миклуха.

Дымков молча достал тонкую стопочку фотографий.

Скудного света фонаря хватило. Это были эпизоды большой и чистой любви между Миклухой и четырнадцатилетней Сонечкой, стоявшей на коленях перед ним, спустившим штаны. Люди Грини камеру приладили удачно — не отвертишься.

— Чего вы хотите? Вы кто вообще — судья или шантажист? — прошипел Миклуха, в приступе отчаяния надвигаясь на Дымкова.

Судья не сдвинулся с места. В потемках узковатые кошачьи глаза его отдавали желтизной, слегка отражая фонарный свет, глядели насмешливо, с издевкой.

— Спокойно, юноша! У вас еще все может быть хорошо, все еще обойдется. Вы не нервничайте. Я по-прежнему в вас верю. Только теперь уже в иные ваши свойства. Вы, друг мой, любите жизнь во всех ее незаконных и оттого притягательных формах. Я подарю вам такую жизнь, вы будете сыты и счастливы. Главное теперь — не совершить ошибки. Опрометчивость с вашей стороны — гибель. В следующий понедельник в 19.30 я увижу вас в нашем маленьком сквере возле памятника павшим героям. Вы придете в качестве героя падшего. Вы деловито прошагаете по аллее вниз к реке, повернете по тропинке направо и, пройдя до второй лавочки, присядете отдышаться. Там мы с вами и поговорим. Наедине. Возможно, мне удастся вам помочь не загреметь на пятнадцать лет. При этом ваш лагерный режим может быть отягощен дополнительными обстоятельствами: большие и злые дяди станут с животной жестокостью насиловать вас в жопу по понедельникам, средам и воскресеньям. А может, и каждый день. Тут уж как повезет. И от души вам советую: не надо публичности. Не говорите никому. Не пытайтесь искать выход в честную добропорядочную жизнь. Его нет. Даже если вы сдуру решите убить меня, или бедную девочку, или мамашу ее как свидетеля, — не поможет. Из трех неизвестных вам адресов мигом будут отправлены фото и комментарии во все инстанции и непременно в редакции, дружок, в редакции газет и на телевидение. Еще хуже, если вы попробуете меня обмануть. Вас найдут и уничтожат в любой точке мира в течение месяца. Поверьте, это не блеф. Просто так случилось, что я верно дружу с человеком, который это сделает даже без гонорара. Так, из чувства симпатии… Он и съемочку помог организовать. И сам очень расстроился. Девчушку ему до слез жалко стало. Палачи, видите ли, сентиментальны. Так что — не надо…

С этими словами судья растворился в уличной мгле.