– Вот, учись, меня врасплох не возьмешь! Знай наших! Думаешь, только тут у меня лежит? В каждой комнате понемногу! – раскраснелась она. – Ну, кроме Робочкиного кабинета, конечно… Там я не очень доверяю… – произнесла Лидка и запнулась.

– Кому не доверяешь? Папе? – Катя от удивления чуть не отпустила стремянку.

– Да ну что ты, как такое можно было подумать! Просто он в кабинете часто работает, а вдруг мне деньги срочно понадобятся, ну как сейчас? Я ж не пойду ему мешать! – быстро нашлась Лида. – Поэтому больше всего заначек у меня на кухне! Вот там мое царство! И ни одна Нюрка не найдет! Хочешь, покажу?

Лидка сияла лукавством и гордостью, но скорее не из-за того, что по всей квартире припрятала деньги, а что сама справилась с долгим и опасным путем к вершине. Слезла, успокоенная исполненным чувством долга, намного легче, словно проделывала эти трюки на стремянке по несколько раз на дню. Потом торжественно выдала внучке четвертной:

– Держи, а мелочовку, если понадобится, добавь сама. – И повела на кухню, где сидел Роберт с газетой и пил, одновременно покуривая, свой очередной чай. Лидка подмигнула внучке, мол, тихо, и пошла к кухонным шкафчикам. Среди целой шеренги банок выбрала ту, что была с перловкой, встряхнула и заговорщицки на нее показала. Еще заначки оказались на самом верхнем шкафчике в вазе с сухоцветами, на задней решетке холодильника и под кусочком отклеившихся обоев в цветочек. Эти обои в цветочек, клеящиеся, модные, импортные, были родными всем – только их, видимо, и завезли в Москву перед Олимпиадой в каких-то необъятных количествах, и теперь они украшали у кого спальню, у кого гостиную, а Крещенские решили, что цветочек будет хорошо смотреться на кухне. Поэтому Лидка и подсунула конвертик с небольшой суммой под обоину, удачно ее потом снова заклеив, словно ничего и не было спрятано. Конвертик прощупывался, Лидка приложила к нему Катину руку и с величественной улыбкой повела дальше, к подоконнику. Здесь она картинно, как конферансье перед объявлением следующего номера программы, встала, отодвинула деревянные разделочные доски и, победно глядя на девочку, откинула край клеенки.

– Вот еще! – подмигнула она.

Но Катя ничего припрятанного не увидела. Пусто. Лишь тараканий ребенок во все ножки торопливо убегал от опасности.

Лидка привычно его прихлопнула, сначала даже не поняв, что заначка куда-то исчезла. Она еще выше приподняла клеенку, но ничего нового не обнаружила. Стала искать конверт по углам, даже переставила все склянки и растения – вдруг склероз, забыла, слева спрятала или справа? – но снова пусто. Лицо ее побледнело, глаза округлились, а брови вскинулись черными, четко прорисованными дугами.

– Дня три назад проверяла, делала обход, все лежало на месте… Может, Аллуся взяла? – И поспешила в гостиную, где Алена писала кому-то письмо.

Но нет, Алена не брала, хотя бы потому, что Лидка о существовании заначек ничего ей не говорила.

– У Робочки даже спрашивать не буду, он к этому подоконнику вообще никогда не подходит, а уж под клеенку точно не полезет. – Лидкино лицо озарилось тревожным светом. – Неужели Нюрка?.. – трагически прошептала Лидка. – Только она тут шарит… Больше некому… Ну все, п…ц котенку!

Алена отложила письмо и прикурила очередную сигарету. Пепельница была заполнена до отказа, и Лидка отодвинула ее подальше. Она молча требовала ответа от дочери, просверливая ее немигающим взглядом.

– Да ладно, наверное, ты забыла, куда положила конверт, не волнуйся, никуда не денется.

– Ты хочешь сказать, что я совершенно расслабилась умом и уже ничего не помню? Что дожила до потери сознательности? – с вызовом спросила Лидка, угрожающе подбоченясь. – У меня все записано! Пойди посмотри! Там сейчас пусто! А лежало пятнадцать рублей! По три пятерки!

Лидка чуть ли не насильно повела дочь на кухню, показала на разворошенный подоконник и встала, надсадно дыша ей в затылок, пока Алена искала невидимый конверт.

– Ее ж не спросишь, эту козявку ивовую… А спросишь – уйдет в отказ… Вот ведь, блошка капустная… – Лидка ругалась так ругалась, находя подходящие определения для своего объекта ненависти из той области, которую любила, а именно из сферы природоведения. – Вот, учись на моих ошибках! Всякое добро наказуемо!

Катя включила радио погромче, чтобы папа не слышал их возню, но он был занят своей газетой и никогда к чужим разговорам особо не прислушивался.

– Мам, а вдруг если это не она, если какая-то ошибка или просто деньги куда-нибудь завалились? Ты ж у нее не узнаешь! Что ты у нее спросишь? Не украла ли ты конверт с деньгами? Вспомни, сколько лет она у нас работает! Пять! И ни разу ничего такого не случалось! – Катя неожиданно для себя вдруг заступилась за Нюрку, которая так ее ненавидела.

– А то, что у нас часто стали консервы пропадать, тебе не подозрительно? С кем мне это связать? Только с этой молью ковровой! Открой поди сундук! Недавно девок хотела порадовать крабовым салатиком, знала, что баночка осталась, точно знала и, главное, все остальное уже приготовила, нарезала-наварила! Лезу в сундук – хера! – Видно было, что Лидка раздухарилась не на шутку. – И такое, мать моя, далеко не первый раз, – обратилась она к Алене, – уж я тебе говорить не хотела! Это просто становится несовместимо с жизнью! То банка с лимонными дольками пропадет – нет, хоть ты тресни, то зеленый горошек, а когда баночка польской кукурузы исчезла, Лискина любимая, тут уж я серьезно задумалась!

– Тихо стырил и ушел, называется, нашел! – вставила свое слово Катя, но на нее зашикали.