— Ара Kabar, Дапу Шэн? — спросил Хан на танджонском, почти забытом местном диалекте, на котором говорили не больше сотни людей во всем мире. — Какие новости?
Дапу было прозвищем Фу Шэна, оно означало «Большое Ружье».
— Kaba baik, tuan, — ответил Фу Шэн, слегка поклонившись. — Хорошие новости, хозяин. Я переговорил с нашими людьми в судоходной компании. Они все подтвердили. Судно находится недалеко, на юге от нас.
— А как идут дела в Лондоне?
— Идут, — пожал плечами Фу Шэн.
Для него Лондон был всего лишь местом, о котором он слышал, но никогда не видел, и все, что происходило там, мало его интересовало.
— Следуйте за судном, но пока ничего не предпринимайте. И сообщайте мне обо всех изменениях в Лондоне.
— Слушаюсь, туан. Вы пока останетесь здесь?
— Дня на три, а потом возвращайтесь за мной. Эти клоуны из Агентства морской безопасности затеяли очередной рейд. Пусть они ничего не найдут.
— Не понимаю: зачем нам от них прятаться, туан? У этой осы тупое жало, — презрительно скривился Фу Шэн. — У нас больше катеров и ружей, чем у них.
— Мне не нужна война, Дапу Шэн. Мне нужны деньги. А для того чтобы их жало оставалось тупым, мы платим немалые взятки.
— Это не делает нам чести, туан, — не уступал Фу Шэн. В его голосе гнев мешался со старой обидой.
— Может, и не делает, старина, но зато нам это выгодно. В нашем мире честь ценится не слишком высоко. Она вышла из употребления, как и язык, на котором мы говорим. — Он положил ладонь на широкое плечо Фу Шэна. — Подожди, пока не время.
— А это время когда-нибудь придет?
— Может, даже скорее, чем ты думаешь, Фу Шэн. Наши предки взывают к нам, и в один прекрасный день мы откликнемся на их зов.
— Вы говорите загадками, туан.
— Возможно, — улыбнулся Хан. — Но ведь загадки для того и существуют, чтобы их разгадывать.
6
— Все это крайне непонятно, — задумчиво проговорил Билли Пилгрим.
Вместе с Финн и Джеймсом Талкинхорном они стояли в библиотеке адвоката перед столом, на котором лежала картина. Стол был дубовым, темным, очень старым и, похоже, монастырским. Финн без труда представила себе, как безмолвные монахи в надвинутых на глаза капюшонах вкушают за ним свою скудную трапезу.