– Костя ему сказал на другой машине ехать: белой, с красным крестиком. Такая к бабуле часто приезжала. Там тётя его сразу отдыхать положила.

– Отдыхать? – понимаю, что Тася имеет ввиду носилки в скорой, а это значит – Грише требуется помощь врачей.

– Да. Он, когда меня сжал крепко-крепко, – обхватывает себя руками, показывая, – разговаривал не как обычно, и шатался в разные стороны. Посадил меня в кресло и дверь закрыл. А потом Костя приехал и меня забрал.

– Понятно, – сжимаю маленькие ладошки в пушистых варежках.

– Лена, зайди в дом, и куртку мне отдай, – Островский кивает на Тасю.

– Зачем?

– Так нужно, Лена, – говорит с нажимом и поднимает меня за локоть, направляя в дом.

Раздеваю Тасю и отдаю вещь Парето, ища в его глазах ответ на множество вопросов. Меня трясёт от мысли, что дочка могла пострадать, поэтому желаю знать все нюансы произошедшего. Мужчина молча разворачивается, оставляя меня в неведении, но я не унимаюсь:

– Что…

– Позже, – отрезает. – Проверю Гришу и вернусь.

Тася тянет меня на кухню, где Петровна тут же выставляет перед ней тарелку с супом, который ребёнок с жадностью уплетает. Она не поняла, что произошло, да и мне пока не всё известно, но главное – дочка в хорошем настроении рассказывает, как прошёл день в саду. Через время Тася всё же возвращается к случившемуся, вызывая недоумение Ларисы Петровны, которой сразу даю понять, что в присутствии ребёнка эту тему обсуждать не буду. Пока управляющая отвлекает Тасю расспросами об играх в саду, готовлю панна-котту для Островского на завтра, занимая руки в ожидании его возвращения.

Попрощавшись с Петровной, отправляемся в коттедж, а проходя мимо соседнего, отмечаю, что в окнах темно. Не вернулся, значит, с Гришей всё намного серьёзнее, чем показалось моему ребёнку. Искупав Тасю, укладываю в кровать, и под мультики она быстро засыпает, размеренно посапывая. Мне же не спится, и я то и дело посматриваю в окно, ожидая своего соседа. Ближе к полуночи на дорожке появляется силуэт, в котором я точно определяю Парето, и не успев открыть дверь, получаю сообщение, в котором всего одно слово: «Жду».

Мне кажется, я ещё никогда настолько быстро не преодолевала расстояния, потому что через минуту врываюсь к Островскому, застывая на пороге.

– Дверь закрой. Садись, – указывает на кресло рядом, придвигая ко мне бокал с виски. – Выпей.

– Не хочу.

– Выпей, – говорит с нажимом, не оставляя мне шанса отказаться.

Делаю пару глотков и в горле жжёт от крепкого алкоголя. Скривившись, отодвигаю бокал и зажимаю рот ладонью. Чувствую, как внутри разливается приятное тепло, обволакивая внутренности. Островский сверлит меня взглядом ещё некоторое время, видимо, оценивая, готова ли я к принятию информации.

– Позавчера, когда Гриша вступился за тебя и зацепился с Вороновым, фактически поставил на себе знак мишени. У Шакала слишком ранимое самолюбие, чтобы позволить кому-либо так борзо разговаривать, да ещё и в присутствии своей охраны. Методы у него грязные и топорные, по старинке, хотя сам достаточно молод. Играть тонко навыков не хватает, поэтому наказывает силой. Люди Воронова ждали, когда Гриша из машины выйдет, а вышел он за Тасей. Успел среагировать и закрыть ребёнка, получив две пули в спину.

– Он…

– Жить будет, не переживай. Жизненно важные органы не задеты, а мясо заживёт, – произносит будничным тоном, словно ничего серьёзного не произошло.