Монах в ветхой рясе, перепоясанной куском веревки, плюнул вслед:

— Проклятые язычники! И в столице христолюбивого короля Белы[13] смерди́т ими!

Но он ошибался, этот сердитый монах!

По утренней улице ехали не язычники, с которыми истинному христианину и встретиться-то грешно, а братья-проповедники Доминиканского ордена,[14] прославленного своими подвигами во имя господне. Сменив монашеское платье на мирское и отпустив бороды по примеру язычников, проповедники отправились в дальнее путешествие в восточные страны. И не было ничего предосудительного в их необычном облике. Даже святой Доминик, основатель ордена, когда-то отращивал бороду и волосы, чтобы самолично нести слово божье в дикие степи.

Потом другие братья-проповедники пошли по начертанному святым Домиником пути, разыскали за рекой Днепром половецкие кочевья, и не их вина, что ничего значительного для божьего дела они не сумели совершить: язычники оказались упорными в своей нечистой вере. Двое проповедников погибли, а остальные попали в рабство к половецким вождям. Но по следам мучеников шли другие миссионеры, и никакие опасности не могли устрашить их. Смерть обещала вечное блаженство на небе…

Молодой доминиканец Юлиан, венгр по происхождению, неоднократно провожал братьев-проповедников в неведомые земли. Строгие и молчаливые, будто отделенные невидимой чертой от остальных монахов, стояли проповедники перед алтарем, и только к ним обращался со словами последнего напутствия святой отец, настоятель монастыря. Торжественно, ликующе гудел орган. Множество свечей, как в самый большой праздник, освещало каменную громаду собора. С восхищением и почтительным удивлением смотрели на отбывавших праведников младшие братья и отроки-послушники.

На рассвете, в благословенный час пробуждения нового дня, братья-проповедники тихо уходили за ворота, чтобы покинуть монастырь надолго или навсегда.

Уходившим в странствования завидовали, потому что серебряный крест проповедника считался высшей наградой. Но только самые достойные и укрепленные в добродетелях удостоивались этой чести…

Вместе с другими обитателями монастыря мечтал о путешествиях в дальние страны Юлиан, любимец отца-настоятеля. Еще в детстве, в мирской жизни, он любил слушать предания о неведомых далеких землях, откуда пришли на Дунай первые венгры. А потом сам прочитал в старых книгах, что действительно существует какая-то другая Венгрия, старейшая, которая называется «Великая Венгрия». Из той, другой, Венгрии когда-то вышли со своими народами семь вождей, потому что прежние их владения уже не могли вместить многочисленности жителей. Бесконечно длинным оказался поход вождей, немало царств сокрушили они на своем пути, пока не достигли страны, которая ныне называется Венгрией, а тогда называлась пастбищами римлян. Эту страну вожди предпочли всем прочим землям и избрали себе для жительства. Вскоре венгры были обращены в католическую веру первым королем, святым Стефаном,[15] а их сородичи, оставшиеся жить где-то на востоке, по-прежнему пребывали во тьме неверия. Найти прародину венгров, приобщить к истинной вере обитателей ее, родственных по крови, но погрязших в заблуждениях язычества, мечтали многие. Но где искать прародину венгров? Старые книги умалчивали об этом…

Юлиану венгры-язычники казались людьми кроткими и доверчивыми, вроде тех пастухов, которые осенью пригоняли в Пешт отары овец с недалеких Трансильванских гор. Будто наяву представлял Юлиан, как он шествует впереди толпы своих обретенных сородичей по бесконечному цветущему лугу, серебряный крест брата-проповедника поблескивает на его груди, а над дальними лесами поднимается огромное, в половину неба, багровое солнце. Потом Юлиан представлял, как он учит латинской грамоте черноглазых, смышленых отроков, как повествует восхищенным молодым воинам о славных ратных подвигах первого венгерского короля Стефана, как наставляет христианским заповедям седобородых старцев и те почтительно слушают его. А девушки…

Тут мысли молодого монаха принимали греховное направление, и Юлиан вздрагивал, испуганно оглядывался по сторонам, хотя был один, да и в соседних кельях братия давно отошла ко сну. Гордыня! Гордыня!

Тесными, давящими казались Юлиану своды монастырской кельи, однообразными и утомительными — бесконечные молитвы и ночные бдения в соборе. Как завидовал он проповедникам, уходившим в неведомые дали!

Отец-настоятель благосклонно выслушивал горячие просьбы Юлиана отпустить на поиски далекой прародины венгров. Настоятелю нравилось рвение молодого монаха, да и дело тот предлагал богоугодное. Именно такие слуги господни, как Юлиан, крепкие духом и телом, раздвинули до огромных пределов католический мир. Стремление брата Юлиана достойно одобрения…

Однако настоятель знал то, чего Юлиану знать пока что было не дано. Три года назад священник Отто под личиной купца отправился на поиски венгров-язычников. До возвращения Отто начинать новое путешествие казалось настоятелю неразумным, как неразумным было бы и посвящать в эту тайну ордена кого бы то ни было. Конечно, брат Юлиан не посторонний, ему можно доверять, но недаром сказано, что тайна остается тайной лишь тогда, когда о ней знают немногие избранные. Поэтому настоятель отвечал Юлиану неопределенно, не поощряя его явно, но и не лишая надежды:

— Жди, сын мой… Когда придет время, я тебя позову…

С молчаливого согласия настоятеля Юлиан начал отращивать бороду, как это делали братья-проповедники перед походом в языческие страны. Проповедник не должен выделяться из толпы, ибо слово его действеннее, если исходит изнутри, а не извне. Однако в монастыре были и другие старшие братья, которым было разрешено отпускать бороды и длинные волосы, и никто, кроме отца-настоятеля, не знал, на кого именно падет жребий. Наверное, и другие монахи тоже слышали обнадеживающие слова настоятеля: «Когда придет время, я тебя позову!»