На помощь пришел Борис. Какими тяжелыми и долгими казались трем путникам последние метры до костра! После четырнадцати дней пути путники наконец-то ощутили под ногами сухую землю, увидели зелень, услышали пение птиц, вольный шум леса! Даже комариный звон теперь был для них приятной музыкой.
Наступил час заката. Солнце угасало за океаном деревьев. Кровавый, медлительный свет пронизывал глубины высокоствольной тайги, окрашивая лиственницы, кусты и травы в волшебные тона. Мари лежали в прозрачной розовой дымке, в мертвенном покое. Суровые лица путников вдруг посвежели от мысли, что все это осталось позади.
Под сводом старых лиственниц по-праздничному весело горел костер. Пламя, оттесняя темноту, освещало убогую стоянку. Людей не узнать: почернели, глаза ввалились, уста сковало раздумье.
Виктор Тимофеевич окинул взглядом стоянку, подумал; «Распустись сейчас, поддайся слабости — и конец».
— Братцы, а ведь мы собирались устроить пир, как только доберемся до тайги. Выворачивайте котомки, выкладывайте, что есть у вас съестного! — крикнул он, как мог, бодро.
Все зашевелились, потянулись к рюкзакам. Борис встал и, ходульно переставляя больные ноги, ушел за водою. Выяснилось, что из продуктов осталось с кружку пшена, столько же сахара, муки набралось на две хорошие лепешки. И еще уцелела банка тушенки. А до Экимчана двести с лишним километров, да каких километров!
Татьяна не отходила от Абельдина. Парень обессилел раньше всех. Какой-то недуг точил его молодой организм. Лицо у него стало плоским, в глазах — беспросветная грусть.
Ужинали молча, не оставив в кружках ни крупинки каши. Ложки облизывали до блеска. С геометрической точностью разделили на четыре части ароматную пшеничную лепешку и запили ее горячим чаем.
— Надо бы дня два передохнуть здесь. Абельдин ослаб, да и мы уже не герои, — сказал Борис, вопросительно посматривая на Хорькова.
— Нет, — ответил тот строго. — Для отдыха будут только ночи. Надо идти. Разве сохатого убьем, тогда поживем на мясе.
— Мяса бы хорошо! — послышался голос Абельдина. — Да где его взять?
— Непременно добудем! — уверенно сказал Хорьков.
Так и уснули, поверив, что где-то близко бродит сохатый, обещанный Виктором Тимофеевичем. Ночью Хорьков часто вставал, поправлял костер, подолгу сидел у огня. Думы отгоняли сон, тянулись неровной чередою. Как спасти людей, материал? До Экимчана ни за что не дойти, туда здоровому человеку по меньшей мере десять дней трудного пути.
Хорьков склонялся над спящими товарищами, заглядывая в их исхудавшие лица, присматриваясь к страшным ранам на ногах, и еще больше мрачнел. Ну протянут они еще пару дней, а дальше? Продуктов нет, на случайность рассчитывать нечего. Где же выход? Как пробудить в людях веру, зажечь искру, которая заставит их терпеть новые лишения и муки во имя спасения? Он понимал, насколько это трудно сделать, но делать надо, хотя бы ценою обмана.
Виктор Тимофеевич ложился, но глаз не смыкал. Он опять вставал, подолгу сидел у костра. Наконец у него созрел план, безумный по своему замыслу, но, может быть, единственно возможный. Хорьков решил идти на риск, поставив на карту четыре жизни. Шансов было очень мало — один из десяти. Но в случае удачи отряд на третьи-четвертые сутки будет в жилухе.
Он достал из рюкзака схему гидросети, определил примерно свое местоположение и карандашом вычертил предстоящий путь. Затем измерил направление, надписал на схеме четко, уверенно: «Идти под азимутом 170 градусов». Ему стало вдруг тяжело, будто кто-то столкнул его с правильного пути. Вспомнились жена и пятилетняя дочурка Светочка. Они — рядом. Он физически ощущал их близость, слышал детский голос, видел, как тянулись к нему дочкины ручонки. Придется ли свидеться? Узел слишком затянулся.
Виктор Тимофеевич вырвал из журнала лист бумаги, решил написать домой на всякий случай прощальное письмо. «Всякое может случиться», — подумал он. Запала хватило только на несколько слов. Потом мысли стали рваться, пропадать. Болью переполнилось сердце. Он скомкал письмо худыми пальцами, бросил на землю, с остервенением наступил на него, оглянулся с каким-то опустошенным выражением лица.
— Нет, дойдем, мы увидимся, непременно увидимся, Светочка!
В эту минуту Виктор Тимофеевич был убежден, что его новый план осуществим и люди поверят ему. Он поправил огонь, прилег к костру. Уснул крепко, как давно не спал. Слабый рассвет потихоньку рассеял голубоватый туман. Небо над головой раскинулось безоблачное, синее. День обещал быть теплым, тихим, ясным. Тайга млела на земной груди, разметав по просторам зеленые космы. За близкой полоской осоки, в круглом болотце, праздновал утро табунчик беспокойных чирков.
Хорьков проснулся, встал, точно не на ноги, а на колодки и, превозмогая боль, подошел к костру. Никто уже не спал.