Открытая дверь впустила внутрь барака вечерний свет. И выпустила наружу тяжелый спертый воздух. Сиваков бестрепетно шагнул внутрь. Пригнувшись чтобы не задеть низкую притолоку, Чекунов протиснулся следом. Так же как и в первый раз, на столе теплилась свечка и лежала открытая тетрадь. Только не было видно ни Фиры, ни Анастасии Ивановны.

Сиваков шагнул на середину узкого прохода идущего вдоль стены, заслонив при этом тусклое окошко. Все остальное пространство было занято двухъярусными нарами и большой чугунной печкой. Открыл, было, рот желая что-то сказать, но был перебит заросшим густой щетиной мужиком, что лежал на дальних нарах:

- Борис Алексеич, Фира забегала, сказала, что еду какую-то привезли. Правда, что-ль?

Сбитый с мысли, военфельдшер запнулся, но ответил:

- Правда, Иван. Мясо привезли. Санитарки сварят бульон и накормят всех. Подождите только.

Мужик мотнул головой:

- Да я не за себя беспокоюсь. Петруха, вон, еле живой. Его бы подкормить.

Чекунов вгляделся в сторону, куда указал раненый, но рассмотрел в полумраке только белеющие повязки и такой же белый овал лица на нижнем ряду нар.

Сверху послышалось кряхтение:

- Даа, поесть бы не помешало.

С других нар немедленно ответили:

- Куда только в тебя лезет, Сашка. Вон растолстел то как. Того и гляди, нары проломишь!

Кто-то хрипло рассмеялся, но смех тут же перешел в надрывный кашель. Потом снова наступила тишина.

Сиваков обернулся к Чекунову и одними глазами, казалось, спросил: "Ты видишь? Эти люди и так еле живы. Что ты можешь предложить им?"

Семен двинулся вдоль ряда нар, рассматривая лежащих. Молодые бойцы и красноармейцы в возрасте, накрытые шинелями и одеялами - и повязки, повязки, повязки... Война пометила этих людей своей кровавой меткой. Пуля, зазубренный осколок, волна горящего топлива - и только что послушное тело становится беспомощным сгустком боли. И вся надежда, что рядом окажется товарищ, который не бросит, поможет, вытащит...

Наверное, именно отпечаток беспомощности и делал похожими столь разные лица.

Семен встретился глазами с раненым, которого Сиваков называл Иваном. Повязки туго стягивали грудь мужика. Также плотно была замотана кисть правой руки. Из-под повязки торчал только большой палец. Раненый перекосил лицо в гримасе:

- Что смотришь? Вишь, был плотник - да весь вышел. Один палец остался, чтобы в носу ковыряться...

Боец закашлялся:

- И в грудь проклятый фашист осколком приласкал. Вот, лежу теперь... А ты здесь что делаешь парень? Не раненый, вроде?