Санитарка Эсфирь Дольская:

Из-под поднятых диванов железного ящика на гусеницах торчат ноги в солдатских ботинках с обмотками и доносятся неразборчивые проклятия. Фира сидит на стволе упавшего дерева, отдуваясь, и растирает саднящие ладони. Ручки сделанные из веревки оставили глубокие борозды на коже. Этот аккумулятор, который пришлось тащить от грузовика Семена, оказался на удивление неудобным грузом. Тяжеленная коробка раскачивалась на ходу, норовя ударить по ногам. Да еще и сказывалась разница в росте между Семеном и ней. Хоть он и старался взять на себя большую часть веса, получалось плохо. Да еще и канистра, которую красноармеец нес в правой руке. Так что шли они, покачиваясь в такт болтающемуся между ними аккумулятору.

"Странный он все же. Сначала накричал на нее. Потом побежал куда-то. Затем нашел эту танкетку, обрадовался. Видно же было что рад очень. Заставил ее помогать нести батарею. Теперь вот зарылся вглубь этого железного ящика и лязгает гаечными ключами. Неужели он и вправду надеется что-то придумать?"

Фира откинулась назад и прикрыла глаза. Свежий ветерок приятно холодил разгоряченное лицо. Не хотелось возвращаться назад. После нескольких дней проведенных в душном бараке, возможность отдохнуть от запахов гноя и крови казалась поистине великолепным подарком. Чистое небо над головой, шорох опадающей листвы в осеннем лесу, шум ветра в кронах деревьев - можно на минутку представить, что нет никакой войны. Что она снова студентка медицинского института, отдыхающая на скамейке в городском парке. Теплый сентябрьский день, воскресный полдень и откуда-то из глубины аллей доносятся звуки духового оркестра. И можно побежать туда, навстречу этой красивой мелодии, взметывая туфельками сухие кленовые листья, устилающие асфальт красно-желтым ковром...

На маленькой танцплощадке вальсируют пары, музыканты выдувают плавный мотив. На скамейках перед оркестровой раковиной сидят люди. Но почему они в военной форме? Фира подходит ближе и услышав ее шаги люди начинают оборачиваться. Дольская останавливается и начинает пятиться назад: она узнает эти лица, этих людей. Молодой лейтенант, умерший от кровопотери, капитан-танкист с обожженным лицом-маской, красноармеец в перепачканной кровью гимнастерке без рукава - и без руки. И три девушки в белых халатах, что смотрят на нее с дальней скамейки. Таня, Тося и Наташа... Они смотрят на нее и Фира замирает на месте. Сухие губы тихо шепчут: "Я не виновата. Не виновата, что вышла из операционной палатки. Мне хирург разрешил... Я не знала, что будет бомбежка..." Наплывает гул самолета, нужно бежать, но все тело сковано странным оцепенением. Фира дергается, пытаясь преодолеть ступор, и ... открывает глаза. Нет никакого парка. Все также она сидит на стволе дерева, прислонившись затылком к растущей сзади березе. Шея затекла от долгого сидения в неудобной позе.

Семен стоит, пригнувшись возле танкетки, и напряженно наблюдает за пролетающим в стороне немецким самолетом. Характерный гнусавый звук мотора не оставляет никакого сомнения в принадлежности машины. Наконец давящий на нервы гул растворяется за горизонтом. Красноармеец облегченно распрямляется, сплевывает на землю и, пробормотав что-то в адрес "вынюхивающей сволочи" снова лезет под поднятые капоты танкетки.

Фира встает и ойкает от прострелившего ноги спазма. Оказывается, затекла не только шея. Неловко шагая, она подходит к машине. Коробка на гусеницах растопырилась во все стороны открытыми капотами. Две поднятых крышки люков на крыше рубки придают машине вид насторожившегося животного. Блестящие рефлекторы фар дополняют сходство. "Мышь! Бронированная мышь" - приходит на ум Долинской подходящее сравнение. "А может, даже - летучая мышь" - думает Фира, глядя на откинутые вверх сиденья, так похожие на сложенные крылья.

Семен задом выбирается из недр отсека. Его лицо перемазано маслом и покрыто бисеринками пота. Он смотрит на машину и его взгляд напоминает Дольской взгляд врача глядящего на выздоравливающего пациента. "Вот так же глядел Александр Иванович... А ведь я не видела его там, в парке, вместе с санитарками. Вдруг он остался жив? Нет. Я сама видела воронку. Не мог он уцелеть. Ведь я вышла всего на пять минут. А они продолжали оперировать". В глазах защипало, Фира поспешно шмыгнула носом и отвернулась, чтобы не видел Семен.

Она не кривила душой, когда говорила, что хочет остаться с ранеными. Да, она боялась. Но еще раз пройти через потерю товарищей, она боялась еще больше. "Нет, больше никогда".

Но на что надеется Чекунов? Неужели он не видит, что другого выхода у него нет? Сказал, что уйдут все. Смешной, лопоухий мальчишка. Но в его голосе была такая уверенность, что на секунду в душе Фиры всколыхнулась надежда. Пусть мимолетная и слабая, она на мгновение отвела от ее души давящую тяжесть. Но сейчас тяжесть возвращалась снова: "Зачем эта гусеничная железяка? На нее не погрузить и четверых раненых. Может он один хочет уйти? Ну и скатертью дорожка. А она останется..."

Будто отзываясь на ее мысли, машина загудела и затряслась. В темноте узкого отсека завращались лопасти вентилятора. И вдруг двигатель танкетки чихнул раз, другой, отфыркнулся сизым дымом из глушителя. Закашлялся, поперхнувшись топливом, завибрировал, сбиваясь с такта, но выровнялся и заработал с каждым оборотом все ровнее и ровнее.

Из рубочного люка полез наверх Семен, поймал Фирин взгляд:

- Живем, дочка!

"Дочка? Действительно, он странный..."