— Добрый вечер, Тимофей, слушай, пока связь нормальная. Мы встретили полсотни монголов, ведут себя мирно, просят продать ружья, да очень невыгодную плату предлагают. Думаю, для отвода глаз. Они знают, что нам дней пять до Белого Камня идти, боюсь, нападут. На вас или на нас, но, точно, нападут. Мы поспешим, к вечеру четвёртого дня можем успеть, монголы раньше завтрашней ночи не успеют напасть, отзывай всех рабочих в крепость, жди нас там. Оружия и людей у нас достаточно, пробьёмся к вам в любом случае. Главное, не прозевай нападение! Береги себя, Тима, береги жену и дочь, не будь разиней, до связи.

Следующие два дня мы передвигались с максимальной осторожностью, высылая разведку по всем направлениям. На склонах гор и на перевалах передовые всадники устраивали посты наблюдения, пока не пройдёт караван. До сих пор боевых столкновений в горах у нас не было, но, с позиций здравого смысла наши командиры заранее изучали местность, выбирая места возможных засад. Мы с Палычем всегда придерживались старого принципа единоборств — "думай, как противник, встань на его место и посмотри, как бы ты поступил". И применяли такую тактику в большинстве конфликтных ситуаций, причём никогда не жалели об этом. Так и теперь, мы не жалели сил и времени на добросовестную разведку и установку постов, вооружённых помповыми ружьями и револьверами, в наиболее вероятных местах атаки врага.

К вечеру второго дня такая тактика дала свои результаты, когда наш караван уже втянулся в долину, обрамлённую по краям густым ельником, сзади и спереди послышались крики. Два отряда всадников, по виду вылитые братья тех, кто нас встретил два дня назад, с гиканьем и свистом атаковали фургоны. Я спрыгнул и развернулся к хвосту каравана, в авангарде был Ильшат с десятком ветеранов, они справятся. Пока оба отряда нападавших не превышали сотни человек каждый. В арьергарде каравана опытных бойцов было всего пятеро, не считая меня. Да столько же сидели в засаде, перекрывая самый узкий участок дороги между ельниками. Полуроту Синицкий рассеял между фургонами, как последнюю линию обороны. Глядя, как приближаются атакующие всадники, я успел порадоваться, что паники среди новичков нет, они действуют быстро и чётко, словно на тренировке.

Уложив видавший виды карабин на раму повозки, я присел на одно колено, выбирая цели. Увеличенные магазины позволяли стрелять из "Сайги" без перезарядки тридцать раз, чем я и занялся, не дожидаясь остальных. Опытные бойцы знали дальность эффективного огня из помпового ружья и не собирались переводить патроны, пока враги не приблизятся на восемьдесят-сто метров. Мне оптика позволяла стрелять по всадникам с трёхсот метров практически без промаха, особенно патронами, где порох отвешивался вручную, с точностью до десятой доли грамма. Противник не предполагал такой дальности стрельбы, всадники шли рысью, словно на параде, чётко по прямой линии. Вернее, пытались так двигаться первые несколько минут, пока не стали падать под моими выстрелами.

Подпускать близко к каравану атакующих всадников я не собирался, не забывая, что десяти стрелков маловато для отражения лобовой атаки конницы. Будь у нас пулемёт, другое дело. Судя по действиям монголов, они уже сталкивались с огнестрельным оружием и знали, как долго будут перезаряжать ружья. Поэтому они рассыпались во всю ширину долины, от одного ельника до другого, пустили коней в галоп, стремясь добраться до нас, пока мы перезаряжаем оружие. Вариант вполне выигрышный, если бы не помповики и моя "Сайга". Я сразу перенёс огонь на левый фланг, надеясь на засаду, прикрывавшую проход в долину, как раз справа. Суета и хаотические перемещения врагов не давали времени для точного прицела. Две трети выстрелов уходили в молоко, а вражеские всадники заметно приближались, достигнув рубежа нашей засады.

Вот и она вступила в бой, вынося чужаков выстрелами почти в упор из сёдел. Я, тем временем, сменил магазин, и сердце неприятно ёкнуло. Передовые всадники вышли на рубеж стрельбы из помповика. Мои бойцы открыли огонь, несколько всадников упали, но четыре десятка монголов уверенно приближались, ещё несколько секунд и они доберутся до нас. Всё, я забыл о дефиците патронов, любви к животным, забыл обо всём, чтобы методично, как в тире, стрелять прямо в грудь лошадям атакующих всадников. Начал справа, чтобы видеть все следующие мишени, беглый огонь! Выстрел, доворот карабина на цель, выстрел, снова доворот, снова выстрел, ещё и ещё. Ряд всадников закончился, последний конь упал в нескольких метрах от нас, а вылетевший из седла всадник неосторожно ударился лицом о приклад моего оружия, вследствие чего потерял сознание.

Чёрт, две раненые лошади не упали, продолжая неровными прыжками двигаться к нам, я добиваю их, потом расстреливаю всех упавших всадников, пытающихся подняться. Всё, патроны закончились, а к нам подбираются ещё десятка два отставших от основной группы кавалеристов, мать их за ногу. Пора браться за револьверы, я перебегаю в более удобное место, закрытое по бокам двумя фургонами. При этом замечаю, что наши новобранцы, видимо воодушевлённые массовым отстрелом нападающих, порываются выскочить вперёд, типа, изобразить атаку, обозначить свой героизм. Вот паразиты, без них тошно, куда лезут? Пока я командирским голосом приводил новичков в чувство, остатки монгольского отряда почти добрались до фургонов. Но, пострелять из револьверов мне не удалось. Наткнувшись на заградительный огонь пяти помповиков, успели мои бойцы перезарядить оружие, враги рассеялись. Те, кто не упал с коня, развернулись и спешно отступали.

Можно перевести дух, думаю, беглецов добьют из засады. В голове колонны стрельба тоже прекратилась, ну, в них я не сомневался. Однако, рано расслабляться, я отправляю пару стрелков со взводом новобранцев добить раненых и собрать трофеи. Сразу за ними группа всадников отправляется на разведку, назад по пройденному пути. Кто знает, сколько там осталось монголов, два отделения отправляются проверить ельники по обоим склонам долины. Спустя несколько минут ко мне прискакал Ильшат, довольный, как кот, объевшийся сметаной.

— Воевода, мы всю сотню положили, ни один не ушёл. Парни проверили, дорога впереди чистая. Лихо мы их, одних лошадей семьдесят восемь захватили, все при сёдлах.

— У нас трое ушли, догонять не будем, продолжай движение. Опасаюсь я за Белый Камень, надо спешить. Идём сегодня допоздна.

Одного пленного мы всё-таки захватили, того самого, что попал под мой приклад. В дороге я пытался с ним разговаривать, увы, безрезультатно. Оставил для передачи Палычу, тот найдёт и переводчика и убедительные аргументы. Собственно, ничего интересного от пленника мы не ожидали.

Вечерний сеанс связи меня успокоил, никаких нападений на наши крепости не было. А через три дня поутру нас встречали в самом остроге. Два с лишним года не был я в Белом Камне, хотя знал о многом, что сделано. Но, не ожидал, как это выглядит на самом деле. Острог, срубленный нами на скорую руку под гарнизон в сотню бойцов, разросся и превратился в городок, не меньше Владивостока. Много беглецов из европейской части России останавливались в Белом Камне. Кто не имел сил и воли пробираться дальше, кого устраивало отсутствие официальных чиновников. Третьи просто находили себе хорошую работу и приличный заработок, некоторые спешили отстроиться поблизости и распахивали землю. В результате в самом городке насчитывалось двести пятнадцать домов, что давало больше полутора тысяч жителей. Да в округе образовались восемь небольших деревень, на три-четыре двора. В числе горожан были обрусевшие китайцы из пленных, полторы сотни, принявшие православие по староверскому образцу.

Именно руками китайских пленных, которых оставалось около трёх сотен, не заслуживших перевода в свободные рабочие, под командой их же бывших соотечественников, буквально перед нашим прибытием был закончен тридцати километровый отрезок железной дороги. Одноколейка соединяла производственную часть городка, где находились две доменные печи, литейное производство и стекольный завод, с железным рудником. Предприимчивые угольщики, обжигавшие древесный уголь, пристроились доставлять свою продукцию тоже по железной дороге. Так, что паровозик не простаивал, курсируя по рельсам весь световой день. С его появлением возникла реальная возможность увеличить производство чугуна и стали раза в два без дополнительных расходов. Учитывая, что золотой прииск я подарил императрице, всех работавших там пленных китайцев мы направили на прокладку железнодорожной линии в сторону Иркутска. Понимаю, что работа займёт в лучшем случае лет пять-десять, но это работа на перспективу. Будет быстрая и удобная дорога до Иркутска, а, бог даст, и до Барнаула, число переселенцев увеличится в десятки и сотни раз. Кем бы ни были люди, прибывшие из Европы, Дальний Восток и Сибирь будут колонизованы на сто лет раньше. Учитывая же отсутствие в Сибири крепостных, а я непременно приложу все свои силы, чтобы сохранить статус свободных для сибиряков, желающих перебраться сюда будет достаточно.

Вольным старателям, которых на золотом прииске набралось уже три десятка, я объявил, что с этого дня прииск считается собственностью императрицы, и они обязаны сдавать всё золото в казну.

— Со мной прибыл начальник прииска, господин Штейгаузен. С ним полурота охраны. С этого дня всем распоряжаются люди, назначенные государыней императрицей. Поэтому рекомендую решать прямо сейчас, уходить отсюда или остаться и работать на государыню. Могу добавить, что для вас у меня найдётся работа, не хуже, нежели здесь.

Двадцать семь человек послушали меня, и ушли, их мы первым же пароходом переправили в крепость Ближнюю. Там произошло долгожданное событие, которого мы с Палычем ждали почти три года. На южном побережье Амура, в семидесяти верстах от Ближней крепости отыскали богатейший золотоносный массив. Никакого сравнения с золотым прииском у Белого Камня, за первую неделю старатели добыли на открытом месторождении два пуда золота. И, судя по всему, это не рекорд. Палыч уже отправил из Владивостока пароходы с боеприпасами и артиллерией. А переселенцам предстояло обживаться на новом месте. Никого из местных жителей мы не пустим на золотой прииск, постараемся держать его обнаружение в тайне максимально долго. Добытое золото полностью возьмём на свои цели, в каком виде — решим позднее.

Совесть наша при этом не пострадает, южное побережье Амура по действующему мирному договору между Российской Империей и Китаем принадлежит Срединной Империи. Так, что золото это мы не воруем у родной страны, а добываем на ничейных землях, фактически это трофей. В нашей реальности это золото откроют в самом начале двадцатого века, и, что характерно, тоже русские старатели, которых затем прогонят маньчжурские власти. Давно мы не сталкивались с китайскими войсками, не зря я привёз из Башкирии три сотни воинов, рвущихся в бой. Я примерно представлял, те места, вполне удобные для расселения всех башкир. Там найдутся места для пастбищ и леса под строительство домов, и, насколько помню, нет селений аборигенов. Поселим там все новые башкирские роды, мужчины будут охранять окрестности и пасти стада, подрабатывать на добыче золота. Основную добычу поручим старателям, они народ понятливый, цену скупки золота согласуем к общему удовлетворению.

Я не собирался отбирать у старателей всё добытое золото, хватит изъятия части добычи, остальное они отдадут сами в виде платы за продукты, одежду, инструменты, различный ширпотреб. А остатки скупит наша же контора за полновесные серебряные рубли. К тому же, на опыте разработки золотоносного месторождения у реки Аргунь, мы убедились с Иваном Палычем, что русский старатель далёк от образа, воспетого Джеком Лондоном. Во-первых, старатели сами, без нашего участия, выбирали старшего по прииску, решения которого были обязательны для всех. Во-вторых, на тёплое время года, когда шла добыча золота, вводился сухой закон и запрет на ношение оружия. А все чужаки должны были получить разрешение старшего на участие в добыче благородного металла. Нарушения карались одним способом — изгнанием и полным отлучением от дальнейшего участия в разработке других приисков. Никакой старательской вольницы, со стрельбой и пьяными драками не было и в помине. Меня подобные правила устраивали, потому старатели отправились вниз по течению Амура, а наш караван продолжил неспешную поездку вдоль реки.

Попытки допросить пленного монгола ничего не дали, молчал, как настоящий партизан. Пытать я пленника не разрешил, ничего архиважного тот нам не скажет, а пытка ради самого причинения боли — это извращение и садизм. Посоветовавшись со своими помощниками, я оставил пленника в крепости. Тимофей отправил его на железный рудник, работы там хватало, а парень крепкий, пусть отрабатывает хлеб.