– Ты не можешь вспомнить свой рецидив, потому что не было никакого рецидива.

– Но… Ты просто выдумываешь, да? Чтобы я так не стыдилась, чтобы…

– Нет. Эмили и твой отец все выяснили. Ты абсолютно невиновна. Я могу включить тебе голосовые сообщения. Но хочу, чтобы сначала ты перевела дыхание и приготовилась. Это не ты. Правда… Она гораздо хуже.

Я сижу, поджав ноги, на диване у окна, жую шоколадный батончик, который Седрик купил мне в автомате в коридоре, и жду, пока он отправит последние сообщения, чтобы никто больше за нас не волновался. Мне нужно извиниться перед некоторыми людьми, однако это подождет до завтра. Если попробую сделать это сейчас, скорее всего, буду просто заикаться и нести всякие глупости.

Десять минут назад я чувствовала такую усталость, что боялась заснуть на ходу, упасть и просто остаться лежать на коврике.

Сейчас же, после длинных голосовых сообщений Эмили, я уверена, что больше никогда не смогу уснуть. Никогда.

У меня в крови все кипит, такое ощущение, будто там дерутся какие-то мелкие противные зверюшки.

Меня охватывает такая невероятная благодарность за то, что я не подкидывала ничего Эмили, не потеряла рассудок и не делала того, о чем не могу вспомнить. У меня не было рецидива.

Постепенно я начинаю вновь осознавать, что вполне могу себе доверять. Хотя в то же время ощущаю в животе укол новых сомнений: как я позволила себе так слепо поддаться панике? Тристан собирался разрушить мой разум, чтобы управлять мной так, как ему захочется. Как я могла попасться на его удочку? Просто не понимаю, как он посмел так со мной поступить. Я даже не чувствую гнева или ненависти. Я в полной растерянности. И вместе с тем меня накрывает волна облегчения, потому что отец наконец-то мне верит. Он наконец-то на моей стороне. Это новое для меня чувство и такое хрупкое, что больше всего мне хочется где-нибудь его спрятать, чтобы никто не нашел и не начал задавать вопросы, которые могут ему навредить.

Седрик подходит ко мне, присаживается на корточки перед креслом со своей четвертьулыбочкой в уголках рта и настороженностью в глазах. Синих, как море, думаю я. Но лишь когда над морем опускается ночь.

– Тебе лучше? – Он гладит указательным пальцем изгиб моей брови. – Многовато на сегодня, да?

– У меня пока не укладывается в голове.

– И не должно. – Он пытается не подавать виду, но у него в душе кипит ярость на Тристана. Мне бы хотелось, чтобы мы оба на время о нем забыли, однако тот, как призрак, преследует нас. У меня тоже постоянно всплывают в памяти моменты, которые теперь, когда я знаю, как далеко он зашел в своей одержимости, предстают в совершенно ином свете.

– Раньше я по-настоящему верила, что меня душила его любовь, – с удивлением размышляю я. – И что мои ошибки его до этого довели. Как можно было не заметить разницу? Он же совсем меня не любил, верно? Ему просто нужно было получить надо мной власть. Держать меня на поводке, как домашнее животное.

– Чтобы не хотеть тебя удержать, – хрипло и тихо произносит Седрик, но с толикой юмора, который, очевидно, не дает ему сойти с ума, – нужно быть крепким орешком. И черствым до мозга костей.

Я цепляюсь двумя пальцами за пояс его джинсов, которые он снова надел за неимением сменной одежды. Ему надо подумать о чем-то другом. Нам обоим надо подумать о чем-то другом.

– Значит, нужно быть тобой?

– Ради тебя, – он действительно прикладывает усилия, чтобы мне улыбнуться, – наверно, нужно правда быть мной.

– Да. – Мне хочется засмеяться, но это не шутка. – Так и есть.

Я тяну его к себе. У него резкие движения, от груди исходит тепло, и я ощущаю его даже сквозь ткань рубашки, пока вожусь с пуговицами. Может, в моем случае облегчение перевешивает все остальные эмоции. Оно настолько сильно, что я даже не реву, хотя, вероятно, это просто вопрос времени. Седрик же в основном злится и никак не может с этим справиться.