— Я против, — решил вдруг испортить всем настроение Павлов. — Это не наше дело и отвлекает от приоритетной задачи.

— Двадцать, — выдохнул Тарас. — По пять золотых каждому. А? Что скажите?

— Может, лейтенант и прав, — почесал я затылок. — За время дороже.

— Двадцать четыре.

— За меня одного больше давали, — усмехнулся Стас.

— Тридцать два, — увеличил шаг торгов староста, и голос его дрогнул, словно что-то лопнуло внутри.

— Погодите, — вскинул я руки. — Прежде, чем торговаться, не помешало бы узнать, что мы тут продаём. Игнат, будь добр, расскажи нам.

— Ну, — передёрнул он плечами, — а с чего начать?

— Начни с того, что у отче под рясой.

Малец залился багрянцем, подумав, видно, что я опять съехал на больную тему, но потом смекнул о чём речь и начал свой рассказ.

— То, что Емельян не человек — это точно. По крайней мере, не полностью человек. Я ни разу не видел его целиком без одежды. Только ноги. И они... Не знаю, как сказать. Я сперва даже не понял, что там. По-моему, их больше пары. А может то и не ноги вовсе. Когда Емельян понял, он будто озверел. Повалил меня, схватил за шею, думал, голову оторвёт. И лицо у него такое было... Никогда я таких лиц у людей не видал. Чисто Сатана.

— Но он тебя не убил. Почему?

— Сам не знаю. Может, подумал, что трудно будет такое объяснить.

— Это случилось до нападений в полях, или после?

— До. В прошлом году ещё. Емельян тогда сказал, что Бог сделал его непохожим на остальных, но душу вложил не хуже прочих. Просил меня молчать об увиденном. А я... До того раза от Емельяна мне худого терпеть не приходилось. Я послушался. Думал, всё по-прежнему останется. Но этой весной...

— Продолжай.

Игнат тяжело вздохнул и обхватил себя за плечи.

— Весной отче стал меняться. Он день ото дня делался всё более тучным, ниже груди. Сначала я думал, что это от еды, или от — прости Господи — газов. Но он всё продолжал раздуваться. Стал носить просторные рясы, чтобы скрыть это. А однажды, в начале мая, пропал на трое суток, и вернулся весь в грязи, измотанный и худой, как раньше. Сказался больным и лежал ещё сутки, будто неживой.

— Господи-боже, — перекрестился Тарас.

— Летом не реже двух ночей в неделю Емельян в келье у себя не ночевал. Когда возвращался, подол у него всегда в грязи был. А осенью... Осенью сами знаете, что началось.