Каролина не раз проезжала мимо церкви, но прежде ей не приходило в голову зайти внутрь. Разумеется, она была знакома с викарием, точнее, с прежним викарием: он умер в прошлом году, а его преемник еще не приехал. На попечении нового священника будет не две деревни, его (а может, ее, вдруг это окажется женщина?) заботам поручат четыре-пять приходов, потому что никто больше не ходил в церковь, даже мать Джонатана.

Религия тут ни при чем, Каролина просто пряталась от дождя. Она вывела собак на прогулку, дошла до церкви, порядка мили от их дома (вообще-то, даже имения), и собаки забрались на кладбище, где теперь, водя носами по земле и задрав хвосты, изображали пылесосы, и их маленькие собачьи мозги были всецело поглощены неисследованной территорией и тысячей новых запахов. Каролина чувствовала только один запах — кислый, печальный запах зелени.

Собаки уже помочились на пару надгробий. Каролина надеялась, что за ней никто не следит. Вернее, не наблюдает, «следит» — не то слово. «Господи, Каро, у тебя просто паранойя, — заявил как-то Джонатан. — Вот что делает с людьми городская жизнь». Это были его собаки. Пара лабрадоров и двое детей — такое вот «приданое». Джеймс и Ханна, Мег и Брюс. Псин звали Мег и Брюс. И собаки, и дети хорошо себя вели с Джонатаном, похуже — с Каролиной, хотя собаки все равно были лучше, чем дети. Когда начался дождь, она привязала собак к крыльцу (какая досада, что с детьми так нельзя). До встречи с Джонатаном она и не думала, что Каро — уменьшительное от Каролины. Какое-то имя эпохи регентства,[35] из старомодных исторических романов, которые она читала в юности. Конечно, он вырос в такой среде — и в графстве, — где имя Каролина не было редкостью, как и Люси, и Аманда, и Джемима, поэтому ему лучше знать.

Вероятно, для крыльца есть особое церковное слово, но, даже если и так, она его не знала, зато знала разные термины для обозначения скелета церкви, ее позвоночника и ребер, звучавшие как средневековая поэзия: апсида, алтарь, неф, трансепт, хоры, ризница, мизерикорд;[36] правда, что именно они называют, она бы вряд ли вспомнила, кроме мизерикорда, — знаете, есть такие слова, которые, раз узнав, запоминаешь на всю жизнь.

Мизерикорды в церкви Святой Анны были старинные, дубовые, но не из того же дуба, что дверь, серая и выцветшая, как старый плавник, долго носившийся по морским волнам, — мизерикорды были цвета торфа или чайной заварки. Приглядевшись, можно было различить вырезанные на них странные языческие создания, больше похожие на леших, чем на людей, полускрытые деревьями и листьями, — вот акант, а вот вроде пальма. Должно быть, это пресловутый зеленый человек,[37] точнее, зеленые люди, они расположились — и все разные — на боковой планке каждого сиденья. Она не знала, что в Йоркшире тоже есть зеленые человечки. Как и там, где она жила прежде. В другой жизни, которую иногда почти и не помнила. А иногда помнила слишком хорошо.

Ей нравилось слово «мизерикорд», оно вызывало ассоциации с чем-то жалким, но означало «милосердный», от латинского cor — сердце, от которого произошли также core — сердцевина и cordial — сердечный, но не cardiac — сердечный в физиологическом смысле, которое пришло через латынь от греческого kardia — сердце (хотя когда-то они, несомненно, были родственными). В школе Каролина не изучат ни латыни, ни греческого, но потом, когда у нее образовалось уйма свободного времени, проштудировала основы античных языков, чтобы понимать хотя бы этимологию слов, уметь проследить их значения. Если поиграть буквами, в ее имени тоже было cor. Каро. Кора. Кор. Словно карканье воронов, что питаются мертвечиной. Если встать на колени на жесткий пол, что в этой церкви непременно означаю опуститься на холодную надгробную плиту (покойники, скорее всего, только радовались компании), и заглянуть в глаза зеленому человеку, то можно увидеть в них проблески первобытного безумия и…

— С вами все в порядке?

— Да, — ответила Каролина. — Думаю, да.

Мужчина предложил ей руку, потому что колени у нее затекли от стояния на полу, на мертвецах. Рука у него была мягкая и для положительно живого мужчины слишком холодная.

— Меня зовут Джон Бёртон, — произнес он (сердечно).

— Вы или очень молоды, — сказала Каролина, — или это признак того, что ко мне старость подступает. Ну, когда викарии и полицейские начинают казаться юнцами.

И викарий (Джон Бёртон) рассмеялся:

— Моя мать всегда говорит, что беспокоиться нужно, когда епископы начинают казаться молодыми.

Интересно, каково это — вписаться в мир, где матушка шутит про епископов и людей называют «Каро», подумала Каролина.

— Вы, должно быть, новый викарий.

На нем была сутана (или как там это называется?), так что не сказать чтобы Каролина попала пальцем в небо. Он оглядел свое облачение и уныло усмехнулся:

— Застукали меня на месте преступления, мэм.

Прозвучало это довольно забавно, потому что голос у него был этакий утомленный и аристократический. Джонатан сохранил (или, наоборот, развил) в голосе некоторую грубость, топорность, что добавляло ему серьезности и веса. «Типичный Хитклиф», — саркастически заметила ее подруга Джиллиан, потому что, ясное дело, он был богат и получил (очень) дорогое образование, а его мать говорила как сама королева.

— Я тоже знаю, кто вы, — сказал Джон Бёртон.

— Да что вы? — сказала Каролина и подумала, уж не флиртуют ли они, в самом деле.